Аттила

Аттила сидел неподвижно. Вдруг мертвенные черты лица его оживились. Красивый мальчик лет пятнадцати в княжеском одеянии, перепрыгнув через порог, вбежал в залу. Ловко прошмыгнув между рядами столов, скамеек и слуг, он поднялся на возвышение, на котором сидел повелитель. Опустясь пред ним на колени, он прижался своей черной курчавой головкой к его коленям и взглянул на него своими прекрасными, большими глазами. Что-то в роде улыбки появилось на лице грозного владыки. Он с нежностью смотрел на мальчика. Потом, потрепав его рукой по смуглой щеке, посадил его к себе на колени и, выбрав лучший кусок мяса, положил его ему в рот…

— Кто это? — спросил Дагхар Хельхала.

— А это его любимый сын — Эрнак, от королевской дочери, которая любила нашего господина.

— Так что же она, бедная, была слепа, что ли? — с жаром воскликнул Дагхар.

— Не так слепа, как ты, — мрачно и сурово ответил Хельхал.

— Папаша, — ласкался к отцу избалованный мальчик, разглаживая его щетинистую бороду. — Мясо, лосье мясо, — вкусно. Но человеческое мясо куда вкуснее.

— Что ты такое говоришь? — спросил отец, с недоумением смотря на него.

— Правда, папаша. Моя старая нянька Цданца… ты знаешь, она ко мне все еще ходит. А когда придет всегда чего-нибудь принесет. Так вот вчера принесла она мне завернутый в платок большой кусок жареного мяса. Я съел весь кусок, и мне захотелось еще. «Еще, мой ненаглядный, — сказала старуха, — еще, в другой раз. У человека ведь одно сердце, и с ним ты живо справился с своими острыми зубками». — «Как? — спросил я, — так это было человеческое сердце?» — И мне стало как будто немножко страшно. А как подумал, какое оно вкусное, еще облизался. «Да, мой сердечный, моя ягодка. Нынче колесовали одного молодого гота за то, что он назвал твоего отца оборотнем, и я выпросила себе его труп, вырезала у него еще теплое сердце и изжарила его для моего золотого, для моей куколки. Теперь тебя не возьмет отрава, и ты уже больше не будешь чувствовать глупого сострадания к людям». — Как глупо, папаша! Да разве до сих пор я пожалел кого-нибудь хоть раз? Ведь для меня нет большого удовольствия, как смотреть, когда кого-нибудь казнят. Когда учитель хвалит меня за верховую езду, я всегда прошу его, чтобы позволил мне в награду застрелить кого-нибудь из пленников, осужденных на расстреляние… Дай мне попить, папаша! Вина, а не твоей жидкой воды — вина! Сейчас давай мне вина! Нет, не желтого, а красного. Я хочу паннонского, или я заплачу. А от слез, говорит нянька, портятся мои прекрасные глаза. Так! Вот так глоток! И вино красное, как кровь… Но, папаша, когда я только сяду на твоем троне, тогда я буду пить только вино, а не воду! И каждый день велю убивать по молодому готу, теперь ведь я знаю, какие у них вкусные сердца.

— А ну как, сынок, не будет приговоренных к смерти?

— Тогда я приговорю кого-нибудь.

— А за что?

— А за то, что он ничего не сделал… чтобы доставить своему господину хорошее жаркое, — захохотал мальчик, довольный своим остроумием.

Аттила нежно поцеловал его в лоб и оба глаза.

Дагхар молча посмотрел на Визигаста.

Чендрул поймал его взгляд.

— Это тебе не нравится, скир? — насмешливо сказал гунн. — Да, да! Мальчик превосходный. Он будет, пожалуй, построже, чем Дценгизитц. Радуйтесь, если по наследству достанетесь ему. — И он направился вверх по ступеням к мальчику.

Его примеру последовали и другие гуннские князья. Одни подходили и целовали избалованного любимца повелителя, другие приносили ему в грязных руках вкусные куски мяса или давали ему пить из своих кубков. Но больше всех ухаживал за мальчиком Чендрул. Он не переставал обнимать его.

Аттила смотрел на это с неудовольствием. Когда Хельхал подошел к нему с каким-то тайным донесением, он прошептал ему на ухо, указывая на Чендрула:

— Если бы он знал, кто будет наследником моего царства, он уж теперь начал бы изо всех сил льстить прекрасной Ильдихо.

Глава VI

Вдруг за дверьми поднялся страшный шум.

Аттила, услышав шум, наклонил немного вперед голову и снял с колен мальчика. Эрнак уселся у его ног и опорожнял один за другим кубки с вином, доставая их потихоньку от отца из стоявших возле него невысоких поставцев. Голова у него наконец отяжелела, щеки пылали. Он сидел, покачиваясь из сторону в сторону.

Стражи, стоявшие у дверей, направились между тем к выходу, чтобы прекратить шум и наказать виновных. Вдруг на пороге появился Дценгизитц. Оттолкнув стражей и ворвавшись в залу, он неистово захохотал.

На нем был короткий алый шелковый плащ, а поверх плаща за спиной — усеянный драгоценными каменьями колчан, туго набитый небольшими, острыми камышовыми стрелами. В руках у него был переломленный пополам длинный гуннский лук.

Он был на несколько лет моложе Эллака, а лицом очень похож на отца, хотя ему и недоставало того величия и величественного спокойствия, которому поневоле удивлялись в Аттиле даже враги его…

Глаза его блуждали, а толстые губы от ярости то и дело вздрагивали.