Аттила

— Я почитаю богов всех народов нашего царства, точно также, как стараюсь изучить их языки. Кроме того, вы забываете, благороднейшая королевна… Конечно, вы происходите от самой белокурой богини, матери наслаждения. Это заметно даже и тому, кто не знает старинного сказания о вашем высоком роде… — Тут говоривший прикрыл темные глаза, которые осмелились бросить на Ильдихо чересчур страстный и влюбленный взгляд. — Но ведь и я тоже на половину происхожу из германо-готского племени: моя несчастная мать была из рода амалунгов. Значит, и я имею некоторое право на покровительство благодатной Фригги. Я хотел молить ее исполнить одно… мое единственное желание и принес ей в дар кольцо, намереваясь украсить им верхний камень свода над источником.

Молодой человек вынул из складок пояса, на котором у него висело оружие, широкий перстень. Солнечный луч пронзил в эту минуту зеленый свод из буковых ветвей и упал прямо на драгоценный камень, искусно вделанный в кольцо. Камень засиял несравненным блеском, отливая всеми цветами радуги. Ослепленная Ильдихо невольно опустила длинные ресницы, и даже зоркий охотничий глаз Даггара не смог вынести этого яркого сияния.

— Какое великолепие! — невольно воскликнул он. — Это ведь алмаз? Но какой крупный и блестящий…

— Его недавно прислал нам византийский император, — ответил воин. — Однако, — продолжил он, пристально всматриваясь в юную пару, — я вижу, что опоздал со своим даром благодатной Фригге. Но все равно! — с живостью прибавил печальный воин. — Я не возьму назад того, что посвятил белокурой богине. Мое кольцо не будет украшать ее святыню, потому что у меня больше нет ни одного желания в жизни. Но, белоснежное божество, возьми свою собственность и унеси ее прочь отсюда! Пускай никому не достанется мой перстень, и пусть никто не узнает, что я хотел вымолить за свой драгоценный дар!

И с этими словами воин бросил кольцо далеко в ручей.

— Что вы делаете? — воскликнул Даггар.

— Какая жалость! — огорченно сказала Ильдихо. — Это было огромное богатство.

— Да, девушка: это было богатство, заключавшееся в одном единственном желании… Будьте счастливы! Я сейчас уйду и никогда больше не загляну в жилище короля Визигаста.

Он поклонился обоим с печальным видом и пошел к оставленной лошади. Бороной конь встал на колена перед своим господином и, когда тот вскочил в седло, поднялся с радостным ржаньем на ноги.

Вскоре лошадь и всадник исчезли из виду.

Даггар задумчиво смотрел им вслед, опираясь на копье.

— Да! — произнес он наконец после долгого молчания. — Когда нам удастся извести старого вепря со всем его проклятым отродьем, лишь этого одного мне будет жалко от всей души!

VI

В то же самое время, приблизительно на один день пути от последнего пограничного города Византийской империи Вминациума двигался к северу большой караван, состоящий из всадников, телег и пеших путников. Он шел в царство Аттилы по направлению к реке Тиссе. Авангардом, указывавшим дорогу, служил ему отряд гуннов, гарцевавших на маленьких, взъерошенных и тощих, но необыкновенно выносливых лошадках.

Гуннские всадники, охраняя караван, ехали также по обеим сторонам старой римской дороги, еще довольно хорошо сохранившейся. Путешественники медленно продвигались вперед. Хотя иностранцы в богатых одеждах имели превосходных лошадей, но тяжелые повозки задерживали движение, не смотря на то, что каждая из них была запряжена шестью, восемью и даже десятью мулами или лошадьми. Эти широкие фуры, похожие на тачки, были нагружены целыми горами клади, некоторые из них походили на громадные сундуки: четыре стенки из крепкого дубового дерева покрывались сводчатой железной крышкой, запиравшейся толстыми железными задвижками и замками. Другие фуры были старательно увязаны и покрыты непромокаемыми недублеными кожами и кожаными же фартуками для защиты от дождя и солнца.

На железных замках сундуков и на концах веревок, затянутых на клади, пестрели крупные печати. Каждую повозку сопровождали пешие воины в полном вооружении: люди высокого роста, белокурые, голубоглазые, с крепкими копьями, висевшими за спиной. Они держали себя серьезно, осмотрительно, зорко поглядывая во все стороны; их лица были спокойны, напряжены и между ними царило безмолвие, тогда как византийские рабы и вольноотпущенники, ехавшие верхом на переднем и заднем муле каждой повозки, беспрерывно болтали на ломаном греческом и латинском языках, перебранивались, спорили, смеялись.

Кроме погонщиков, караван сопровождало еще человек двадцать пять таких же рабов и вольноотпущенников на конях и пешком. Но едва кому-нибудь из них удавалось потесниться поближе к запечатанной клади, как копье молчаливого стража довольно чувствительно ударяло своим древком по спине римлянина.