Аттила

Король Ардарих задумчиво смотрел перед собой и молчал.

— Разве с нашей неволей можно примириться? — спросил Визигаст. — Граф Гервальт, ты — храбрый и гордый муж, как и весь твой отважный народ. Неужели мне повторять тебе то, что ты прекрасно знаешь, что ты выстрадал, как и все мы? Гунн господствует где хочет. Ни Рим, ни Византия не смеют вступить в борьбу с этим ужасом всех стран! И к тому же он называется братом страшного вандала Гейзериха, наводящего трепет на все моря. Все народы покорены им, начиная от ворот Византии на юге до Янтарных островов Полночного моря. И как правит он ими? По своей прихоти. Иногда на него найдет каприз великодушия, но только каприз, а потом опять начинаются неслыханные жестокости: казни, истязания, пытки, позор порабощенных. Ни один король не может быть спокоен за свой высокий сан, ни один крестьянин — за свой трудовой хлеб, ни одна девушка — за свое целомудрие перед произволом и сластолюбием гунна. Но неумолимее всех порабощенных им племен притесняет он нашу расу — людей со светлыми волосами и голубыми глазами, потомков жителей Асгарда{Асгард — рай у древних германцев, жилище богов.}. Ему хочется полного позора и унижения германцев.

— Исключая меня и моих гепидов, — спокойно возразил король Ардарих, немного выпрямляясь.

— Конечно! — с досадой вмешался Даггар. — Тебя и амалунга Валамера, остгота, он не обижает. Аттила называет вас своим мечом и дротиком. Вы у него в почете. Но какой ценой и за какую заслугу?!

— За нашу верность, молодой королевич!

— Верность? Разве это лучшая слава? Не то мне внушали с детства во дворце короля скиров! Мой слепой отец, король Дагомут, напевал мне под арфу, пока я не заучил наизусть:

Слушай покорно:
Лучшая слава,
Высшая честь —
Это геройство.

— И тебе пошли впрок наставления отца, юный Даггар, нечего сказать! Ты хорошо усвоил от него и геройство, и игру на арфе. Лучшим певцом и музыкантом называют тебя в наших странах, как мужчины, так и девушки. Храбрым бойцом показал ты себя — к моей величайшей радости — в битвах с византийцами и славянами. Научись же теперь еще одному — от старого человека не стыдно выслушать наставление, Даггар, — всякое геройство возвышается верностью.

— И это все? — нетерпеливо произнес Даггар.

— Да, — ответил король гепидов.

— Значит, друг Ардарих, — с ударением начал король Визигаст, — у тебя нет больше жалости к твоим единоплеменникам, соседям, друзьям? Ты сказал правду: гепиды и вестготы не терпели до сих пор притеснений, их права не нарушались. Но все мы, остальные? Мои руги, скиры Дагомута, герулы, туркилинги, лонго-барды, квады, маркоманы, тюрингенцы, твои суабы, Гервальт? Разве Аттила не попирает с наслаждением все договоренные права даже тех из них, кто и не думал нарушать ему верность? Вас он чтит, вас он награждает богатыми дарами, делит с вами добычу, хотя бы вы даже и не участвовали в его походах, а что же мы? Нас он разоряет без милосердия. Неужели ты думаешь, что это не сеет между нами зависти и вражды?

— Разумеется, — со вздохом отвечал Ардарих, поглаживая седую бороду. — Это должно возбуждать враждебные чувства.

— Нечестивый гунн нарочно старается довести аллеманов до отчаяния и принудить к восстанию, — продолжил Визигаст.

— Чтобы вернее погубить вас, — закончил его мысль король гепидов и печально кивнул головой.

— Ко всем прочим притеснениям он прибавил еще злую насмешку и позор. Так, от тюрингенцев Аттила потребовал в придачу к ежегодной дани в триста коней, коров и свиней — еще триста девственниц!

— Я убью, убью собственными руками этого осквернителя дев! — громко крикнул неосторожный, пылкий Даггар.

— Никогда не удастся тебе, отчаянная голова, приблизиться к нему даже на длину твоего дротика, — возразил Гервальт, махнув рукою. — Гунны стерегут каждый его шаг и окружают вождя густыми толпами, точно рой пчел — родимый улей.

— Ну а что же храбрые тюрингенцы, — серьезно спросил король Ардарих, — согласились они на требование Аттилы?

— Не знаю, — отозвался Визигаст. — Года два назад на нас повеяло надеждой: угнетенные народы ободрились и вздохнули свободнее, когда там, в Галлии — помнишь, друг Ардарих? — большая река, запруженная трупами павших воинов, не смогла продолжить своего течения и вышла из берегов, вскипая кровавой пеной?

— Помню ли я? — простонал гепид. — Двенадцать тысяч моих подданных сложили там свои головы!

— Тогда ему, всемогущему, пришлось отступить в первый раз.

— Благодаря доблестным вестготам и Аэцию! — воскликнул Даггар.

— А когда вскоре после того, — вмешался Гервальт, — грозного воителя заставил уйти из Италии старец, римский священник{Епископ Лев.}, ходивший, опираясь на палку, то все порабощенные народы в Вечерней стране ожили и подняли головы, в надежде…

— …что пришел конец их испытаниям, и небесный бич сломлен пополам, — договорил Визигаст.

— Тут и там уже вспыхивало пламя свободы! — вставил Даггар.

— Слишком рано! — сурово заметил король гепидов.

— Конечно, преждевременно, — вздохнул Гервальт. — Его погасили потоки крови.