— Зимы две назад вендские разбойники, — чехами зовут эту курносую орду, — несметной силой хлынули сюда с востока в Боиогемум{
— Да, — подтвердил король Визигаст. — Маркоманы слывут у нас лучшими стрелками. Этому научил их Ульр, царь зимы, искусный охотник, который вечно бродит со своим луком и стрелами.
— Луков и стрел было довольно у бравых стрелков, но у них не хватило тетивы. Запасных они не приготовили, а старые лопались одна за другой. Чехи, беспрестанно рыскавшие, как волки, вокруг горы, держались теперь от нее в благоразумном отдалении, после того как маркоманы отбили четыре кровавых штурма с большим уроном для врага. Однако они скоро заметили, что осажденные ослабевают, что они перестали стрелять и бросают только камни и палки со своих укреплений. Вдруг у самого Горица, графа того местечка, также лопнула тетива; с проклятием бросил он о землю бесполезный лук. Между тем Мильта, его прекрасная молодая супруга, не отходившая от мужа, подавая ему стрелы, в скором времени снова поднесла ему лук. Она обрезала острым ножом свои великолепные волосы до самого корня, свила из них крепкий шнурок и натянула вместо тетивы. Храбрый воин громко вскрикнул от радости, поцеловал свою супругу, схватил любимое оружие, прицелился и прострелил сквозь меховую шапку голову предводителя чехов, уже взбиравшегося на стену укрепления. Все женщины и девушки тотчас последовали примеру графини Мильты, и вновь засвистали в воздухе меткие, убийственные стрелы маркоманов, производя страшные опустошения в густых рядах осаждающих, которые, заранее уверенные в победе, слишком близко подошли к маркоманам. Они падали один возле другого, точно колосья, побитые градом. Вскоре, все пространство вокруг укреплений покрылось трупами чехов; уцелевшие же с проклятиями бежали вниз с крутой горы.
Неприятель опять был отбит и прежде чем рассеянные в беспорядке полчища успели собраться вместе для нового нападения, с запада, с большой священной дороги Ирмина, прорезывающей Габретский лес, послышался боевой звук маркоманского рога! Сам король Гариогайс шел на выручку осажденным во главе войска с западной и северной окраины Боиогемума! Разбойники бежали к востоку, а вдогонку им пустилась королевская конница. Но волосы Мильты не посылали больше стрел в неприятельские ряды: граф Гориц благоговейно отвязал их от лука, поцеловал и повесил, как драгоценное приношение на месте, посвященном Фригге. Вот как благородная Мильта спасла своими волосами целые тысячи народа от неминуемой гибели.
Аттила, мрачно слушавший Даггара, между тем, украдкой наблюдал за Ильдихо. Его выпученные глаза выражали вожделение.
И такой подвиг совершила женщина! — задумчиво произнесла Ильдихо, пожимая руку Даггара.
— Именно так.
— Ее волосы сотворили настоящее чудо! — прошептала она.
Молодой скир немного успокоился во время своего длинного рассказа. Он отошел от королевны и занял прежнее место, опершись локтем о свою арфу.
XLI
Неожиданно, из густой толпы слуг и домашних хана выступил человек, лет пятидесяти, настоящий гунн с головы до ног. Роскошна была его одежда: золотом блистал короткий ярко-зеленый шелковый плащ, наброшенный на плечи; вокруг шеи три раза обвивалась цепь из золотых кружков, шириною с ладонь, а также квадратных пластинок, — они почти все были украшены драгоценными каменьями и висели каждая особо на коротких цепочках, болтаясь во все стороны и производя громкое бренчанье, которое по-видимому сильно восхищало обладателя странного украшения. Радовало это и присутствующих в зале гуннов, которые единодушно приветствовали появление этого человека и его бирюлек.
Дзенгизиц тотчас послал ему с одним из слуг, в знак особой милости, большой кусок горячего свиного сала, вынув его пальцами из стоявшей на столе великолепной коринфской вазы. Растопленный жир так и капал с княжеской подачки. Польщенный гунн начал жевать его с большим удовольствием. Тогда князь Дзенцил, сидевший возле Даггара, встал с места, подошел к человеку в зеленом плаще, поцеловал его с причмокиванием в обе щеки и дал выпить из своего черепахового кубка.
Гунн, удостоенный такой чести, громко чавкал, пережевывая сало; он пил большими глотками предложенное ему вино и при этом отвешивал, чуть не до земли, низкие поклоны Аттиле.