Аттила, Бич Божий

Ульдин тяжело вздохнул. Будучи человеком смышленым и по природе своей любознательным, он, как старейшина гуннского Совета, счел своим долгом как можно более подробно познакомиться с нравами и убеждениями римлян. Но как объяснить соплеменникам такое абстрактное, к примеру, понятие, как Троица? Божество гуннов, Мурдука, бога войны, символизировал Священный Скимитар Аттилы, вещь видимая и осязаемая. Могли гунны его и слышать: разве не Мурдука голос раздается, когда в небе грохочет гром?

— Они полагают, что Бог один, но представлен он в трех ипостасях — отца, сына и существа, называемого Святым Духом.

— Не забыть бы мне это к тому дню, когда будет проходить ежегодная меновая торговля, — серьезно заявил один из гуннов. — Как вам известно, за одного жеребенка там дают трех телок. Так я теперь буду предлагать одну, а тем, кто на такой обмен соглашаться не станет, скажу: «Это христианская корова, дружище; возможно, она и выглядит как одно животное, но на самом деле их — три».

Когда стих смех, Ульдин продолжил — бодро, но с осознанием того, что слова его вряд ли дойдут до понимания слушателей.

— Одна женщина, которую звали Марией, зачала от Святого Духа, то есть Бога, ребенка. После того как этот, названный Иисусом, ребенок — который тоже Бог — вырос, римляне распяли его за его учения. Тогда они считали, что он представляет опасность для государства, теперь же они его почитают как своего Бога. Культ его проходит в храмах — домах, где живет их Бог.

— Но ты говорил, что в том городе много храмов, — возразил один из пастухов. — Как же он умудряется жить во всех сразу, даже если и умеет принимать три ипостаси?

Ульдин пожал плечами.

— Не знаю, — признался он, устало улыбнувшись. — Это — загадка.

— А что они делают, эти христиане, когда поклоняются своему Иисусу?

— Выходит какой-нибудь шаман в белых одеждах и произносит колдовские слова над хлебом и вином, превращая их в тело и кровь Иисуса.

— Вот бы все было наоборот! — прошептал сын Ульдина сидевшему рядом товарищу. — Положили бы перед нашим шаманом какое-нибудь убитое на охоте животное — представляешь, сколько бы вина получили из его крови?

— А что потом происходит с телом и кровью этого Иисуса? — спросил седовласый гунн, чья коричневая морщинистая кожа походила на скорлупу грецкого ореха.

— Римляне их съедают и выпивают.

В раздавшихся в юрте возгласах прозвучало глубокое отвращение.

— Людоеды — вот они кто, эти римляне, — заявил кто-то. — А еще нас называют дикарями! Мы-то, по крайней мере, человеческую плоть не едим.

— Христиане называют это превращение «трансубстанциацией», — продолжал Ульдин, отдавая себе отчет в том, что лишь толчет воду. — Под этим они понимают — по крайней мере, я так думаю, — что, хотя и хлеб и вино по-прежнему выглядят как хлеб и вино после того, как шаман произнес свое заклинание, каким-то, только их Богу известным путем …

— Довольно, — тихо похлопал Ульдина по плечу отец. — Пусть уж римляне сами разбираются в этих проблемах, раз уж им это нравится. Смотри-ка, даже Блиц уснул — вот до чего ты его довел своими заумными речами.

Глава 31

Светловолосые воины отважны и неустрашимы в бою; яростно сражаясь в рукопашной, они невозмутимо презирают смерть.

Маврикий. Стратегикон. VI в.

— Проблем возникнуть не должно, господин, — бодро рапортовал Аэцию Констанций, только что вброд перешедший Фрудис и присоединившийся к спешившимся западным конникам, наспех завтракавшим bucellatum, жестким печеньем, выдаваемым бойцам во время полевых кампаний. — Франки перепились, как свиньи, и лыка не вяжут, — даже стража. Не сомневаюсь, они уверены, что ни одного римского солдата и за тысячу миль не отыщется. — Он взял протянутые Аэцием печенье и бокал вина. — Спасибо, господин. Думаю, у нас получится. Пусть мы и легкая конница, но за нас должен сыграть эффект неожиданности и… полагаю, лучшей возможности у нас может и не быть. — Сделав большой глоток, он обезоруживающе улыбнулся. — Что скажете, господин? Рискнем?