Аттила, Бич Божий

— Они перешли Секвану, господин, — доложил разведчик, остановив взмыленного коня перед Аэцием.

— И?

— И движутся на северо-восток, господин — даже быстрее, чем раньше, я бы сказал.

Когда солдат ускакал прочь, Аэций погрузился в думу. Аттила увидел, что они подтянули к Аврелиану огромные силы, не только римлян и визиготов, но и франков, бургундов, аланов и армориканцев. Будучи столь же осторожным, сколь и смелым, король гуннов решил отступить. Возможно ли, что Аттила, устрашенный этим, рожденным «благодаря» его набегам, мощным союзом, решил вернуться на свои земли?

— Что скажешь, Тит? — спросил он у своего помощника, человека проверенного, прошедшего много кампаний. — Он идет к Рейну?

Глядя на осунувшееся, изборожденное морщинами лицо полководца — ведь Аэцию приходилось не только делать все возможное для того, чтобы не допустить развала Западной империи, и то и дело усмирять федератов в Галлии, но и противостоять враждебным махинациям Валентиниана, — Тит почувствовал внезапный приступ жалости. Окажись он на месте полководца — несомненно, пытался бы ухватиться за любую соломинку. Но для Аэция это стало бы опасной роскошью. Разбирательства с требованиями и прошениями истощили полководца до такой степени, что, не будь он человеком волевым и сильным, наверняка бы сломался. Поэтому в том, что на какое-то время здравомыслие оставило его, не было ничего удивительного. Внезапно Тит понял, в чем заключается его долг. Он должен вернуть своему господину трезвость ума и суждений, пусть даже ради этого придется разрушить ложные надежды, за которые пытается уцепиться Аэций.

— Не думаю, господин, — осторожно ответил Тит. — Это было бы не похоже на Аттилу. Раз вторгшись в западные территории, он не сможет позволить себе с них уйти; это пошатнуло бы его престиж, и гунны избрали бы нового вождя.

— Но ты же видел, что случилось в Аврелиане, — возразил Аэций почти жалобным тоном. — То было два дня назад, а он все продолжает и продолжает отступать.

— Это не отступление, а тактический отход, господин. Если б он остался, то оказался бы зажатым между силами наших армий и стенами враждебного города — худшей позиции и представить себе невозможно. Если б он принял бой, то рисковал бы оказаться разбитым в самом сердце Галлии, не имея шансов на отступление. Поверьте мне, господин, он остановится и сразится с нами, как только найдет благоприятное для себя место.

Покачав головой, Аэций провел ладонью по лицу.

— Ты, конечно же, прав, — признал он с усталой улыбкой. — И о чем я только думал? — Он похлопал Тита по плечу. — Спасибо тебе, Тит Валерий — ты настоящий Виктор при своем Юлиане[60]. «Благоприятное для себя место», говоришь. Наверное, это будет какая-нибудь большая плоская равнина, где его конные лучники смогут проявить все свое умение. — Полководец задумался, и на лбу у него появились глубокие морщины. — В этих краях есть одно только место, подходящее под это описание: Мавриакские — их еще называют Каталаунскими — поля, огромная равнина к югу от Дурокаталауна — это небольшой городок милях в пятидесяти к северо-востоку отсюда.

Так оно и оказалось. В ночь на 19 июня стремительное отступление Аттилы замедлилось: его арьергард настигли передовые части вражеского войска, что вылилось в кровавую стычку между франками и гепидами. Пока, при свете луны, они выявляли победителя, Аэций, доверив контроль над ситуацией полководцам Эгидию и Мажориану[61], выехал на предполагаемое место сражения — произвести рекогносцировку. Дело рискованное, но, решил Аэций, оправданное. Хотя он и намеревался объехать позиции гуннов стороной, опасность нарваться на один из вражеских пикетов все же существовала.

Забрезживший рассвет явил его взору огромную и — на первый взгляд — абсолютно плоскую равнину, простирающуюся, в какую сторону ни глянь, до самого горизонта. Почва под ногами была твердой и сухой, а поднимавшееся в нескольких милях к югу громадное облако пыли позволяло сделать вывод, что именно там и находились гунны. Аэций упал духом. Мавриакские поля просто идеально подходили для маневров гуннской конницы, что давало Аттиле ощутимое преимущество над ведомой римлянами коалицией, чьи лошади были не столь выносливыми. Согласно полученным сообщениям численность гуннского войска достигала полумиллиона голов, что, безусловно, являлось преувеличением. Тем не менее даже по самым скромным подсчетам, Аттила располагал более чем ста тысячами воинов. Против которых Аэций мог выставить двадцать тысяч римлян, двадцать тысяч визиготов и, возможно, подобное же число вооруженных солдат от всех прочих союзников. Итого — шестьдесят тысяч, что в лучшем случае составляло чуть более половины от войска Аттилы.