Аукцион невинности. Двойная ставка

Мысли в голове путались, но радовало то, что в клинике согласились сделать запрос и уточнить, на какое время Ангелину могут принять, но нужно еще пройти местные анализы. Но предстоит найти крупную сумму: на поездку, проживание, реабилитацию. Мне сейчас ни до чего, кроме здоровья дочери.

Лида еще трещала не умолкая о каких-то гостях отеля, мужчина предлагал ей сделать минет, был совсем голым. Это сегодня тема дня, а Лида — звезда.

А вот тема моего вчерашнего вечера не дает покоя мне. Поцелуй Тимура, его слова, губы, ладонь на обнаженной коже. Он волновал, и не надо себя уверять в обратном.

Оказывается, я все еще могу что-то чувствовать, как тогда в душе с Захаром. Я кончала на его пальцах, кричала, царапала плечи, выпускала наружу своих демонов, о которых он говорил.

Демонов слишком оказалась много и они очень голодные.

Останавливаюсь перед триста тринадцатым, вздыхаю, на ручке не висит табличка «Не беспокоить», а дверь приоткрыта. Думаю несколько секунд, но открываю ее еще шире.

— Можно? Есть кто-нибудь?

Заглядываю в номер, никого не вижу, но на кресле лежит мужское пальто, а в пепельнице тлеет сигарета, рядом — начатая бутылка виски и бокал со льдом.

— Обслуживание номеров, я могу пройти поменять полотенца? — говорю, как можно громче двигаясь в сторону ванной.

Меня охватывает волнение, словно мне предстоит прыгнуть с тарзанки, с огромной высоты.

— Вы не против, если я пройду в ванную?

Никто не отвечает, я медленно иду вперед. В ванной никого, у раковины бритвенные принадлежности, флакон одеколона, мужские часы, запонки, приятно пахнет.

Собираю белые полотенца, некоторые из них влажные, на их место кладу другие. Оказывается, в этом номере все должно быть определенного стиля и цвета, и белые полотенца никак не подходят, нужны цвета антрацит.

Оборачиваюсь и делаю шаг назад.

Сердце так часто бьется, я воровка, и меня сейчас поймали на месте преступления. Смотрю в лицо мужчине, потом на лик Девы Марии, что выбита на его груди, кусаю пересохшие губы.

Господи, помоги.

Он изучает меня, взгляд недобрый, холодок бежит по спине. Захар Шумилов, я запомнила, как его зовут, Шума, так говорил Тимур, что я именно ему должна за обман. Не поняла, что именно, но скорее всего он имел в виду секс.

— Что ты здесь делаешь?

— Работаю, послали заменить полотенца. Я спрашивала, но мне никто не ответил.

— Я спрашиваю, что ты здесь делаешь? — Низкий голос, тяжелый взгляд.

Он вообще умеет слушать и слышать? Или мне бесполезно что-либо объяснять? Он все равно не поймет. Вздыхаю, пытаясь успокоиться.

— Послушайте, я не знаю, что вы там обо мне надумали, но я действительно работаю в этом отеле горничной уже полгода, можете спросить в отделе кадров. И то, что произошло вчера, стыдно и неловко, что я вас обманула, но мне пришлось это сделать, и за это я уже поплатилась. Два миллиона — большая сумма, просто огромная, а я оказалась не девственница, но наш секс, то, как вы себя вели, что делали, это…

Не успеваю договорить, мужчина в два шага оказывается рядом, я прижимаю к груди эти проклятые полотенца. И зачем вообще пошла сюда? Надо было Лиду попросить, мы так бы и не встретились больше никогда.

— Смотри в глаза.

Сжав шею, Захар приподнимает мой подбородок, ведет костяшками пальцев по припухшей скуле, по тому месту, куда он ударил. Утром как могла, замазала тональным кремом все-таки появившийся на скуле синяк.

У мужчины черные глаза, две глубокие морщины между бровей, широкая переносица с горбинкой, плотно сжатые губы, в темных волосах чуть заметная седина.

Странно смотрит, ведет подбородком, я не могу понять, о чем он думает, какое скажет слово, какая последует реакция.

— Ты снова боишься.

Притягивая к себе, целует, жестко впиваясь в мои губы своими, но также быстро отстранился, заглядывая в глаза. Они меняются, сейчас в нем нет агрессии, а только боль и нежность.

— К черту все.

Не понимаю этой фразы, он снова целует, теперь уже жадно, требовательно, ломая мое сопротивление. Вырывая из рук полотенца, бросая их под ноги, подхватывая под ягодицы, задирая форменное платье, усаживая рядом с раковиной.

Все, что было на ней раньше, летит на кафельный пол: часы, запонки, флакон одеколона. Звук бьющегося стекла. Я вздрагиваю, упираюсь мужчине в грудь, но это все бесполезно.

Его губы уже на шее, целуют, засасывают кожу, одна рука сжимает грудь, другая рвет тонкий капрон колготок на бедрах.

Это чистое насилие, все, что сейчас он хочет сделать, взять против воли. Мужчина хрипит, раздвигает мои ноги шире, отодвигает в сторону ткань нижнего белья, проходится пальцами по обнаженной плоти.

— Постой, не надо, послушайте.

Он не слышит, продолжает целовать. Каждая мышца в его теле напряжена, под моими ладонями каменные мускулы.

— Да остановитесь вы.

Если сутки назад я еще понимала, для чего позволяю трахать себя, то сейчас на это никто не имеет никакого права.

В меня проникают два пальца, я совершенно сухая, боль обжигает, кричу. Захар врывается языком в рот, всасывает губы, но останавливается и с нескрываемой ненавистью смотрит в глаза.