Аукцион невинности. Двойная ставка

— А с каких пор ты мне указываешь, что делать? Я не кукла, которую можно посадить на кресло или положить в кровать хоть вы и за нее дорого заплатили, но теперь ваши проблемы касаются и меня.

— Никто не считает тебя куклой, не говори глупостей.

— Шума, ты такую хуйню несешь, пусть девочка идет, может даже врезать тому ублюдку.

— Тебя вообще не спрашивают.

— А вот сейчас я врежу тебе.

— Я иду с вами, — говорю медленно и громко, смотря каждому в глаза по очереди.

В груди все клокочет, чувствую, как дрожат пальцы, выхожу из машины, кутаюсь в пальто, хочу накрыть голову, но нечем. Мужчины выходят следом, идем к дому, холод пробирает до костей, но это, скорее всего, от нервов.

Дача даже в темноте и при свете ярких фонарей не выглядит дачей, это охотничий домик в русском стиле: большие бревна, широкие окна, резное крыльцо.

Внутри холодно, но светло, деревянные полы, камин, на стене большие рога. Охрана здоровается, я замедляю шаг, странно, бывает страшно смотреть своему врагу в глаза. Но, как там учил ТТ в начале нашего знакомства: рядом с сильными мужчинами не место овцам.

— А вот и наш старый друг, ты чего бегал-то, скотина паршивая, от нас?

За широкой спиной Захара не вижу человека, Тимур стебется, а потом слышу удар, еще один, зажмуриваюсь, он бьет его по лицу.

— Слушай, мои ребята заебались за тобой бегать, да и мы с Шумиловым устали ждать встречи.

— Да пошел ты нахер, ТТ, я на тебя в суд подам за похищение и избиение, — мужчина сплевывает на пол. — А еще расскажу про твое боевое прошлое, ой, да его и так все знают.

Отойдя в сторону, вижу сидящего на стуле Андрея Сафронова, он не связан, ничем не скован, по подбородку стекает кровь, пачкая светлый джемпер. Захар просто смотрит на него, сжимая кулаки, лицо серое, губы плотно сжаты. Мне кажется, одно неверное движение, сказанное слово, и его сорвет в пропасть и черноту.

— Давай рассказывай, будущий депутат думы города, что за дела у тебя, Чернова и прокурорской проститутки Егорова? Что за возня около банков и офисов Шумилова?

Сафронов несколько секунд смотрит на Тимура, а потом переводит взгляд и замечает меня. Сжимаю в карманах пальто кулаки, до боли впиваясь в кожу ногтями.

— Твою же мать, а я не верил! Сашенька, моя нежная прекрасная девочка, трахается с двумя мужиками? Я надеюсь, ты перестала быть дурой и берешь с них деньги, они ведь очень богатые дяденьки. Как же я скучал по тебе.

Захар делает лишь шаг, но Тимур снова бьет, голова Сафронова дергается назад, а мне приятно видеть его боль, кровь и слышать стоны. Я стала мстительной сукой, но кто-то должен поставить его на место, хоть немного дать почувствовать той боли, что была у меня.

— Андрюша, давай по делу, и даже не думай смотреть в сторону девочки.

— Она хороша в постели, правда? — улыбается разбитыми губами, на зубах кровь. — Такая нежная, страстная, а как она своими губками и ротиком сосала мой член, как вспоминаю, так стоит.

С ним что-то не то Сафронов не выглядит пьяным, но в глазах нездоровый блеск, а зрачки расширены. Нервный и истеричный смех, он слизывает свою кровь.

— Я тебе, твари, сейчас сверну шею и прикопаю в лесочке, неглубоко, чтоб зверью было что пожрать, — Захар подходит к нему ближе, голос тихий, но все слышат каждое слово. — Давно хочу это сделать еще за Алину.

— Алинка дура была, влюбилась в тебя как кошка, думаешь, вы так случайно встретились? Все было запланировано главным режиссером — мной. А она, мол, я не могу, я люблю, я все расскажу, Лунев еще, маньяк чертов, должен был только припугнуть ее.

Нет, так не должно быть, это не человек, это падаль, хуже зверя. Я физически чувствовала ту боль, которой сейчас пропитан насквозь Захар, ту ярость, что готова вырваться и разорвать всех вокруг. Пока он не отпустит прошлое, он так и будет разрушать себя, не жить, а просто существовать.

— Захар, не надо, — не узнаю свой голос. — Прошу тебя, не надо.

— Тебе жалко его, жалко, да? После всего, что он сделал, как вытер об тебя ноги, как забыл или не знал имени дочери?

Громкий крик режет по нервам, Шумилов смотрит с непониманием, удивлением и ненавистью. Вздрагиваю, но иду навстречу.

— Мне жалко тебя, твою душу, что умирает в ненависти и боли! — Кричу в ответ. — Не надо, прошу тебя, посмотри на меня, хватит этой ненависти, не наказывай сам себя.

Захар тяжело дышит, практически черные глаза, плотно сжатые челюсти. Осторожно беру его за руку, хочу увести из этого места, пока он не взял на себя еще один грех.

— Я в порядке, извини, — гладит пальцами по лицу, стирая слезы, которых я не замечаю.

— Прошу, давай уйдем.

Сафронов что-то пытается сказать, удар, еще один. Все вокруг не имеет значения, только глаза этого мужчины, я хочу, чтоб в них была любовь, а не боль.

ЧАСТЬ 40

Шла вторая неделя, как мы живем в квартире Тимура, она действительно большая, можно потеряться, и тебя долго будут искать. Почти заоблачный восемнадцатый этаж, огромные панорамные окна, но я все чаще одна, мужчины уходят утром, возвращаются ночью.