Аваддон-Губитель

Мне он вспоминается всегда с гитарой, на которой он обычно лишь слегка перебирал струны, как бы не имея достаточно воли или самонадеянности, чтобы играть по-настоящему, — его игра звучала скорее как воспоминание о какой-то далекой гитаре и казалась отзвуком доброй старой баллады. Много лет спустя кто-то мне рассказал, что слышал игру Флоренсио, когда тот думал, что он один, в пансионе в Ла-Плате, и что играл он изумительно. Но робость или щепетильность мешали ему показывать свое уменье. Ибо он всегда избегал проявлять свое превосходство над кем бы то ни было. Поступив вместе со мной в университет, он ни разу не сдавал экзамены и, естественно, так и не получил диплома несмотря на свои способности в математике. Его не интересовали ни титулы, ни почести, ни должности. В конце концов он пошел работать помощником астронома в небольшой обсерватории в провинции Сан-Хуан, где, наверно, и живет сейчас, потягивая мате и перебирая струны гитары. Он шел по жизни не спеша, словно для него было важно не достичь какого-то места, а наслаждаться маленькими радостями пути.

Он был полной противоположностью своего брата Хуана Баутисты, практика и реалиста. И забавно, что Марсело вырос похожим не на отца, а на Флоренсио, своего дядю.

Не знаю, почему я стал рассказывать об этом юноше, вместо того, чтобы говорить о Соледад. Быть может, потому, что в потемках моей жизни (а Соледад, так сказать, ключ к этим потемкам) Флоренсио был для меня далеким лучиком света из обители, где пребывают люди положительные и добрые.

В тот жаркий день 1927 года я почти не участвовал в разговорах, взволнованный загадочным присутствием Марии де ла Соледад. Где же она? Почему ее не видно? Я не решался задавать эти вопросы мальчикам, но в конце концов отважился на один непрямой вопрос. Кто живет в большом доме? Где сейчас родители?

— Родители в деревне, — ответил Флоренсио. — И с ними старшие братья, Амансио и Эулохио.

— Значит, теперь во всем доме никого нет, — заключил я.

Мне показалось, что всем на миг стало как-то неловко, но, возможно, это так, лишь померещилось.

— Да нет, в одной из комнат живет Соледад, — сказал Флоренсио.

Его слова усилили мою тревогу. Флоренсио бренчал на гитаре, остальные молчали. Потом Хуан Баутиста отправился в булочную за сдобами, а Флоренсио заварил мате для всех на воздухе, в парке. Уже почти стемнело, когда Николас залез на эвкалипт и, повиснув на ветке, принялся визжать по-обезьяньи и изображать, будто очищает и ест банан, — самый знаменитый его номер. Тут я почувствовал, что за моей спиной что-то происходит, и одновременно с этим ощущением в моем затылке Николас свалился с ветки, и все мы притихли.

Я медленно обернулся все с тем же ощущением, всегда сопровождающим подобные явления. И, подняв голову, словно зная точное место, откуда исходило это ощущение, увидел в полутьме, в окне верхнего этажа справа, неподвижную фигуру Соледад. Из-за темноты и расстояния было трудно понять куда устремлен ее гипнотизирующий взгляд, но мной овладела твердая уверенность — она смотрела на меня.

Потом она исчезла столь же безмолвно, как появилась и мало-помалу мальчики снова разговорились. Но я их не слышал.

Стали досаждать москиты, и мы вошли в дом. Потом Флоренсио принялся жарить яичницу и картошку, которую мы ели руками. Еще поели домашнего варенья, привезенного из деревни в огромных банках. Я между тем представлял себе, как Соледад там, в кухне на верхнем этаже большого дома, ест совсем одна.

Не чувствую в себе силы рассказать вам сейчас (быть может, сделаю это в другой раз), что со мной произошло в тот день. Скажу лишь, что Соледад была словно бы подтверждением старинного учения об ономастике [228], ибо данное ей имя соответствовало ее сути: казалось, она хранит некую священную тайну из тех, которые клянутся хранить члены некоторых сект. Она всегда была сдержанна, внутренняя ее ярость как бы находилась под давлением, как пар в котле. Но в котле, согреваемом ледяным огнем. О делах будничных и нормальных она не говорила. Немногими словами (а иногда молчанием) она напоминала о вещах, имеющих мало общего с тем, что называется правдой, или, вернее, о происшествиях такого рода, какие случаются в кошмарах. Она была существом из мира тьмы. И ее чувственность была того же сорта. Вам покажется нелепым говорить о чувственности девочки с твердо сжатыми губами и парализующим взглядом, однако так оно и было, хотя ее чувственность походила на ту, какая может быть у гадюк. Разве змеи — не символ секса почти во всех древних учениях?

Она «знала» вещи удивительные, вселяющие мысль о «посредниках». Это слово я случайно отстучал на машинке, и оно кажется мне очень точным. Кто такие посредники? Где она их видела? Чьим посредником она была?

Да, зловещая личность, явившаяся передо мной в баре на улице Сен-Жак, была связана с тем, что в пору моей юности, в мои шестнадцать лет, произошло у меня с Марией де ла Соледад. И я даже не знаю, были ли те эпизоды явью или сном.