– Знаешь, немного напрягает её прохладно-снисходительное отношение. Как будто мы такие тупые, что не в состоянии ничего понять. Меня это бесит, – признался Евген. – Я уже и не говорю о нашем, мягко сказать, странном методе обучения. Все как будто из-под палки. Никакой свободы. Никакого творчества. Расписание, как в пионерском лагере. Утром пришли, вечером ушли. Надоедает.
Маша даже мороженое есть перестала, слушая такие речи. Ей и в голову никогда не приходило, что можно хоть чем-то быть недовольным. По крайней мере, её в обучении устраивало абсолютно всё, о чем она и поспешила сообщить Евгену:
– Свободное расписание? Скажи мне, дорогой мой друг, зачем оно тебе сдалось? Мы ещё толком ничего не умеем!
– Замечательно вообще, – огрызнулся Евген. – Столько времени ходим-бродим, а так до сих пор ничему и не научились!
– Значит, такие уж мы ученики, – Маша пожала плечами, явно не собираясь спорить.
– Да нет, значит, такие уж у нас учителя! – Евген зло ткнул своей вилкой в салат.
Мария смешалась, и не нашлась с ответом. Может, ей уже мерещится всякий бред оттого, что она выпила слишком много крепкого вина, которое они заказали? Она покосилась на Антона, чтобы убедиться в том, что её друг слышал сейчас то же самое. Антон в этот момент внимательно смотрел на Евгения. Лицо его было серьезным.
– Жень, не надо вносить смуту в и без того непростые дела, – тихо сказал Антон.
– А не надо мне тут указывать, что мне можно делать, а что нельзя! – в голосе Евгена промелькнули едва уловимые нотки угроз.
– Дружочек, ты явно перебрал, – Настя погладила его по голове, причесывая растрепанные волосы. – Пойдем-ка домой. Все уже сыты и довольны.
– Ты, небось, решила, что я снова разозлюсь и попытаюсь кого-нибудь изжарить? – уже довольно весело произнёс Женек, косясь на Антона, и опрокидывая при этом пустой бокал.
– Нет-нет, не в этом дело, – Настасья явно старалась уладить все так, чтобы все заинтересованные стороны остались довольны. – Времени много, а завтра утром, очень рано, мой папа уже уедет. Если вы не против, я бы хотела провести оставшиеся несколько часов с ним – ведь потом мы не увидимся целых полгода.
Это было правдой, и Настасья здесь ничуть не слукавила – её папа должен был завтра снова сесть на поезд до Мурманска, чтобы на долгих шесть месяцев отправиться в очередное плавание к далеким, таким чужим и холодным берегам. Кажется, этот довод показался Евгену достаточно убедительным, и он, почти не сопротивляясь, дал себя увести.
– Просто немного перебрал, вот и всё, – шепнула Настасья друзьям, когда они уже выходили из кафе.
– Да, он же больше всех выхлебал, – сказала Малиновская, и добавила (уже одному Антону): – Согласись, у него бывает такое… недовольство всем миром.
– Пусть научится держать свое недовольство при себе, – мрачно ответил Антон.
– Брось! Все равно хорошо посидели, – Малиновская явно не придала ничему значения. – Уютно и мило. По-домашнему.
Антон только вздохнул.
* * *
Быстро пролетели выходные, и веселое лето продолжалось на всех московских улицах и площадях. Клумбы утопали в пестром разноцветии анютиных глазок и бархаток. Все чаще мимо родной оранжевой многоэтажки проезжала поливальная машина, обдавая холодной водой разогретый до невозможности асфальт, смывая нарисованные мелом картинки и заставляя при этом с визгом разбегаться местную детвору.
Слава и Сеня вернулись со своих кратковременных, но крайне продуктивных поездок на дачи – оба выглядели отдохнувшими и загоревшими. Славик, к тому же, привез с собой целую связку пойманных им окуней. Маша и Настя в воскресенье ходили на пляж, на Лебедянское озеро, чьи искрящиеся на солнце воды со всех сторон окружала зеленая стена Измайловского парка. Это было одно из излюбленных мест для отдыха всех, живущих поблизости. Огромные сосны, росшие там на прибрежных склонах небольших холмов, выглядели величественно и немного печально в любое время года.
Малиновская почти принудительно потащила свою лучшую подругу на прогулку ещё и потому, чтобы улучшить настроение Настасьи и не дать ей впасть в очередной «приступ уныния», как называла это Маша про себя. Буквально вчера Настя проводила своего папу обратно в Мурманск. Прощание на перроне было недолгим, но закончилось, как это обычно и бывало, Настиными слезами. На самом деле она бы давно уже могла переехать к папе и жить вместе с ним, но постоянно откладывала этот переезд на более позднюю перспективу. Причин было множество: начиная от того, что её не очень прельщала жизнь за северным полярным кругом, и заканчивая простой и понятной, но невыносимой в этом случае разлукой с друзьями, что, разумеется, тоже не добавляло плюсов к идее о смене места жительства. Частые поездки в такой далекий город тоже были невозможны, вот и приходилось папе и дочке видеться лишь несколько раз в году.