Авантюрист

За время, прошедшее после приговора, она успела перепробовать множество занятий. Репутация доступной женщины сыграла с ней злую шутку – все, к кому она только ни нанималась, будь то лавочник, разносчик или мясник, считали себя вправе попользоваться ею, как своей собственностью; между тем приговор Судьи оставался в силе, и ласки любого мужчины, как и следовало ожидать, причиняли ей страдания. Она не могла удержаться ни на одном месте – каждый новый хозяин вскоре выгонял ее, потому что, ополоумев от боли, она вела себя с ним недостаточно нежно. Наконец, она прибилась в трактир у дороги – здесь всем распоряжалась грозная хозяйка, а муж ее был подкаблучником, слабым к тому же и по мужской части. Тиса жила в относительном довольстве – если не принимать во внимание жесткий тюфяк, скудную еду и притеснения трактирщицы; впрочем, больше всего Тиса страдала именно из-за своего вынужденного целомудрия. О чем мне, как товарищу по несчастью, и поведала.

Мне стоило трудов сдержать охватившую меня лихорадку. Сегодня ночью, и не позже, предстояло окончательно разобраться, где кончается власть и где начинается сила. Как там говорила в свое время бедная Тиса? «Проверить, есть ли призраку власть»?

Я рассказал ей о могущественном маге, который с легкостью может избавить от приговора Судьи, и в пример привел Кливи; глаза Матрасницы раскрылись, на минуту приобретя прежнюю голубизну, глубину и наивность. О том, что Кливи в конце концов угодил на каторгу, я ей рассказывать не стал; о себе сказал мимоходом, что, конечно же, годовщину Судной ночи я отпраздную в компании друзей и ничего со мной не случится. Матрасница уже глотала слезы, готовая умолять меня о милости, когда я сам предложил ей испытание. Волшебник-де дал мне магическую вещь, и она, вполне возможно, защитит от приговора того, кто ее носит; Тиса часто задышала и дрожащим голосом согласилась.

Тем временем трактирщица, недовольная, уже сверкала глазами с порога кухни; нерадивая служанка, заболтавшаяся с посетителем, втянула голову в плечи и шмыгнула прочь, как мышка. Я судорожно сжал под столом и без того стиснутые пальцы.

…Естественно было бы, если бы на роль «испытателя» решился я сам; при одной мысли об этом мне делалось дурно. Не то чтобы я был столь щепетилен, но Тиса Матрасница…

Я уныло сидел за столиком, и, вольно или не вольно, но на память мне пришли все женщины, вызывавшие когда-либо мой интерес. Вспоминая их одну за другой, я не мог не признать, что обладаю хорошим вкусом. Все, кого я когда-либо любил, были исключительно пикантны.

Побочным эффектом моих воспоминаний стала незапланированная реакция плоти: я вспомнил, что вот уже полгода не прикасался к женщине.

А вместе с тем бок о бок со мной путешествует моя законная жена.

* * *

После ужина Танталь сообщила, будто бы небрежно:

– Ночуем по-королевски. Я заставила Бариана раскошелиться. Снял, вообрази, три первоклассные комнаты! Кстати, я давно хотела поговорить с Динкой, мне ей надо кое-что… ты видишь, она ревнует.

Я прекрасно понимал, что дело не в Динкиной ревности. Танталь хотела, чтобы у нас с женой наконец-то был достойный ночлег.

Дело близилось к ночи. Алана давно поднялась в номер, а я все сидел за столиком, и пальцы мои нервно теребили серебряную булавку. Постоялый двор притих, и удалилась на покой грозная хозяйка – когда Тиса, дрожащая, с лихорадочно горящими щеками, сообщила мне, что «обо всем договорено».

Слава Небу. Бедняга не разучилась еще привлекать мужчин; глядя в ее горящие глаза, я на секунду испугался – а удастся ли получить булавку назад?! В случае удачи, разумеется. А что, если она откажется отдать магическую вещь по доброй воле, ведь, как мы знаем, ни властью, ни даже грубой силой булавку с носителя не снять…

– Как же в постели-то, куда прицепить ее? – поинтересовалась практичная Матрасница, вертя в пальцах подарок Дамира. – Больно здоровая…

– Твои заботы, – сказал я ласково. – Учти только – если потеряешь, господин маг сам за ней явится, так что береги…

Тиса вздрогнула и судорожно сглотнула слюну.

* * *

Алана стояла у окна и смотрела на изморозь. Я тихонько позвал ее; обернувшееся ко мне лицо на мгновение напомнило мне холодную переднюю Чонотаксова дома – то же детское, обиженное выражение…

– Ты чем-то огорчена?

Она покачала головой:

– Нет… Но вот узоры на стекле. Я смотрю… странно. Иногда мне кажется, что я не в комнате стою, а снаружи и заглядываю в окно, а там…

Она замолчала.

– Что там? – спросил я, подбрасывая топлива в камин.

– А там смотрит человек, – пробормотала Алана, глядя в заиндевевшее стекло. – Улыбается… Это Черно. Он на нас смотрит.

– Ерунда, – отозвался я не очень уверенно. – Зачем же тогда весь маскарад? Мы ведь далеко уехали, страшно далеко, он не дотянется…

– Разве? – печально удивилась Алана.

Я вспомнил, как рука Черно Да Скоро дотягивалась до меня в самом городе. Правда, тогда при мне был коварный замшевый мешочек…

– У него нет над нами власти, – сказал я твердо, как только мог.

– Пусть Танталь с ним не ходит, – попросила Алана жалобно.