Авантюристы

Кнехт Либерехт любил Грету
А Грета не отвечала ему на это.
Чего только не делал кнехт,
Грета не соглашалась на грех.
Либерехт подарил ей корсет,
Но Грета сказала «нет».
Ах, как Грета красива!
С горя пил Либерехт пиво.
Ах, как Грета нежна,
Ах, как Грета нужна.
Но настал тот счастливый миг
Подарил Либерехт Грете шпик,
Подарил колбасу и бекон.
И отмечен был ласками он.
Подарил марципан и цукат
И в объятиях Греты был рад.
Наконец-то Грета
Разрешила кнехту это.
И уехал Либерехт
Вместе с Гретою в Утрехт.

На улицу высыпали подростки и юноши.

— Надо вертеться как волчок, — посоветовал Иоганн Карлович и, широко улыбаясь, заорал: «Гюнайдын! Мерхаба!»

— Шашлык-башлык! Хурма-шаурма! Вах-Аллах! — вторя ему, выкрикнул Сергей первую пришедшую на ум восточную тарабарщину.

Видя, что юное население деревни находится в некотором замешательстве, Заубер снова запел, но теперь уже по-персидски. Песня была о вине и красавицах, слова принадлежали, кажется, Омару Хайяму, а залихватский мотив Иоганн Карлович подхватил в одной из пивных Кенигсберга.

Допеть ему не дали. Молодые турки залопотали что-то по-своему и потащили «дервишей» под руки в калитку.

Во дворе взору путешественников открылся настоящий достархан.

На низком помосте в блюдах и на подносах грудами высились яства. Восточные сладости, фрукты, рассыпчатый плов и куски жирной баранины. Нарышкин едва не подавился слюной. Его сердце бешено колотилось. Однако компанию изголодавшихся «дервишей» провели мимо помоста с едой и заставили опуститься на корточки в углу двора.

Вдруг где-то в глубине дома громко и отчаянно заверещал ребенок, потом крик перешел в плач, а на улицу из дома повалили радостно возбужденные мужчины.

«Все понятно, — подумал знакомый с некоторыми мусульманскими обычаями Нарышкин. — Обрезание. Чик-чирик мальцу сделали. Вот и радуются, нехристи!»

Сергей брезгливо поморщился.

А из дома на руках уже тащили зареванного мальчишку двух-трех лет. Новообращенного мусульманина поднесли к дервишам. Заубер не растерялся. Подражая муэдзинам, он, воздев руки к небу, пропел стих из Корана. А потом, склонившись над заплаканным личиком мальчика, зашептал по-персидски:

«Кто по этой дороге тревожной пойдет,
Может, радость, надежду, любовь обретет.
Каждый раз, задавая вопросы о том,
Для чего родились мы, живем и умрем.»

Дервиш Иоганн Карлович осторожно погладил ребенка по головке. Тот перестал реветь и протянул к нему свои ручонки.

— Майн либен киндер, — шепнул Заубер малышу в самое ухо. Тому стало щекотно, и он заулыбался.

Радостные крики огласили двор. Дервишей потащили к столу, и Нарышкин наконец-то смог запустить руку в горячий плов. Обжигаясь и дуя на пальцы, Сергей быстро принялся уписывать рис и баранину за обе щеки.

На все вопросы по совету умного Заубера он широко улыбался и, давясь пловом, старательно мычал: «Ийим! Тешеккюр едерим!»

Не прошло и нескольких минут, как турки принялись играть на каких-то своих балалайках, забили в барабаны, и мнимым бекташи опять пришлось изображать бурное веселье. Так продолжалось несколько раз. Перерывы между пловом и танцами становились все короче. Наконец «половецкие пляски» с их странноватой хореографией туркам прискучили.

Музыка смолкла. Мокрым от пота «дервишам» дали мешок с провизией и вывели их за ворота.

— Иоганн Карлович, а почему ты, сударь мой, решился по-немецки-то петь? — поинтересовался Нарышкин.

— О, это есть точный расчет на понимание человеческий натура, — улыбнулся немец. — Люди — везде есть люди. Любопытство. Надо было привлечь к себе вниманий. А, кроме того, я не знать длинных песен по-персидски. Пришлось петь на свой родной язык. Он для турок все равно не понятный. Какой разница? Святой человек все можно.

— А, пожалуй, верно! — Гроза морей хлопнул немца по плечу. — Помнишь, как мы нашего Аскольда монахам под таким же соусом сбагрили? Поблажил он немного, монахи и сомлели.

— Вот ты правильно сказал: люди — везде люди, что христиане, что мусульмане, — разглагольствовал Нарышкин. — И те, и другие до всякого такого бреда охочи. Надел рубище, поорал дурным голосом, покрутился волчком — все! Можешь нести любую околесицу — всему поверят, — резюмировал он.

В ответ на это Заубер, шедший впереди, резко повернулся и, нахмурившись, неодобрительно посмотрел на Сергея.

— Послушайте, молодой человек! — сказал он внушительно. — Мой студенческий стих не есть «бред и околесица»! Зарубить это на вашем носу!