Авантюристы гражданской войны: историческое расследование

В последнем слове на суде Савинков раскаялся в содеянном, признав бесперспективность своей борьбы. Во всяком случае об этом трубили советские газеты...

Сын Бориса Викторовича — Виктор носил фамилию матери — дочери писателя Глеба Успенского. Виктор Успенский приезжал в Ленинград на свидание с арестованным отцом. Тогда Савинков сказал сыну: «...услышишь, что я наложил на себя руки, — не верь». Вскоре и Виктор Успенский погиб в сталинских застенках. Уцелел только сын Савинкова — Лев, живший в Париже.

Суд объявил Бориса Савинкова виновным в 43 преступлениях против советской власти и приговорил его к расстрелу с конфискацией имущества. Однако, принимая во внимание отречение Савинкова от своих целей, его раскаяние и «его разоблачение интервенционистов», ЦИК СССР заменил ему высшую меру наказания лишением свободы сроком на 10 лет.

Мягкий приговор вызывал удивление, но он был частью сталинской «хитромудрой» иезуитской игры. Савинков обладал определенным политическим весом как в среде российской эмиграции, так и в кругах западноевропейских политиков. Капитуляция и отступничество едва ли не самого опасного заговорщика должны были серьезно повлиять на тех и других, показав мощь советской державы и притягательность идей ленинизма.

Тогда в «Известиях» появилась пространная статья редактора этой газеты Ю. Стеклова, назвавшего Савинкова «придатком интеллигентской среды, которая не верила в массы, которая хотела быть вождями, вести массы за собой, не спрашивая их и не интересуясь их волей. Под флагом любви к трудящимся, интересов, стремлений, желаний которых не знали, да и не хотели узнавать, шли на борьбу эти революционеры...» [286]

В своих, возможно сфабрикованных чекистами покаянных письмах, Савинков убеждал бывших единомышленников прекратить борьбу против большевиков и задуматься о положительных сторонах советской власти.

Из тюремной камеры Савинков пишет о чекистах: «Я думал встретить палачей и уголовных преступников, а встретил убежденных и честных революционеров» (из письма Д. Пасманику); чекисты «напоминают мне мою молодость, — такого типа были мои товарищи по Боевой организации» (из письма сестре); «В ГПУ я встретился с людьми, которых я знаю и которым доверяю с юных лет, которые мне ближе, чем болтуны из «Национального центра» или члены зарубежной делегации социалистов-революционеров. Я встретил здесь убежденных революционеров» (из письма С. Рейли).

Суперагент Сидней Рейли тогда высказал свою версию судьбы Савинкова. Реальный Савинков, по его мнению, был убит при переходе границы, а Лже-Савинков, что предстал на процессе и писал письма раскаяния, это умело подобранный двойник.

Вторя словам Рейли, некоторые западные газеты подхватили эту сенсацию. Вообще тема «двойников» была в ходу у журналистов, описывавших фантасмагории сталинских судилищ.

Через 8 месяцев после вынесения приговора Борис Викторович обратился к Дзержинскому с письмом, в котором просил немедленного освободить его из заключения. Савинков взывал: «Дайте мне возможность работать!» и туманно намекал, что может «пригодиться» ЧК как «подпольщик» и «борец за революцию». Не собирался ли Савинков стать консультантом ЧК по «раздуванию мирового пожара» или по созданию подпольной разведывательно-террористической сети по всему миру?

И кто знает, может быть, Дзержинский оперативно откликнулся на призыв «великого конспиратора». Можно предположить, что Савинков вовсе и не погиб, а, под другой фамилией, дослужился до генерала ЧК — ОГПУ. Чекисты были мастаки устраивать ложные похороны своим агентам и распространять эту информацию по всему миру. Дзержинский мог «убить» «старого Савинкова», с тем чтобы создать нового агента, с новой фамилией! [287]

Так или иначе, 8 мая 1925 года Борис Савинков, как писала газета «Правда», воспользовавшись отсутствием оконной решетки в комнате, где он находился после возвращения с прогулки, выбросился из окна пятого этажа во двор тюрьмы и разбился. Это самоубийство напоминало хорошо спланированное убийство некогда опасного врага.

Есть предположения, что инсценировкой самоубийства или псевдосамоубийства Савинкова занимался чекист Блюмкин. Этот чекист — литератор и террорист, возможно, стал и автором знаменитого письма-раскаяния Бориса Савинкова.

Александр Солженицын в знаменитом «Архипелаге ГУЛАГе» приводит рассказы «лагерных сидельцев» о том, что Блюмкин был автором «писем Савинкова», а чекист А. Шлюбель «собственноручно» выбросил Савинкова из окна.

Савинков все еще оставался не только символом сопротивления, но и авантюристом, «хозяином своего слова», и его покаяние, если оно и было им написано, ровным счетом ничего не означало, хотя оно и вызвало бурное негодование большей части эмиграции.

«Нет человека — нет проблемы», — любил говаривать Сталин, выражая общебольшевистские воззрения.