Авантюристы Просвещения

Но венецианец был уже не тот, что прежде: не из страсти брал он женщин, а ради ощущения власти. Его приключение с Шарпийон – не любовная баталия, а схватка самолюбий, война полов, как в «Опасных связях». В сорок лет он стал рассудительным, что на его языке значит: продаю и покупаю женщин. Не сердце говорит в России, а кошелек. Купив крестьянку, искренне полюбившую его, он перед отъездом переуступает ее богатому и старому архитектору Ринальди. Любовные письма, которыми Казанова обменивается с Жюли Вальвиль, напоминают юридический документ: «Я желал бы, сударыня, завязать с вами интригу. Вы пробудили во мне докучные желания, и я вызываю вас – дайте мне удовлетворение. Я прошу у вас ужина и желаю знать наперед, во что он мне станет» (ИМЖ, 590). Так в романах изъясняются в любви скупые стряпчие, комические персонажи второго плана. Платит венецианец комедиантке тем, что помогает правильно составить прошение и получить у императрицы дозволение уехать раньше срока и деньги. Когда Казанова сидит без гроша, то швыряется золотыми и тотчас получает взаймы, убедив всех в своем богатстве (эпизод с горничной г-жи Кайзерлинг в Митаве), но он въезжает в Россию с малыми деньгами, а покидает ее с пустыми карманами. Иронизируя над венецианцем Маруцци, своим соперником, мемуарист на самом деле говорит о своих затруднениях: «россиянки скупость почитают за великий грех и никому его не прощают» (ИМЖ, 580). Аббаты Жак Жюбе и Шапп д’Отрош, посетившие Россию до Казановы, распространялись о доступности россиянок; они описывали бани, где мужчины и женщины парятся вместе, как место разврата и истязаний: стегают вениками, жарят, выгоняют нагим на мороз – чем не ад (Жюбе поминает Страшный суд). В отличие от благочестивых французов, повествующих нередко с чужих слов и выдающих желаемое за действительное, Казанова удивляется, что в государевых банях никто не обращает внимания ни на него, ни на юную Заиру; ничто не напоминает пресловутые бернские купальни.

Венецианец находит, что женщины в Москве красивей, чем в Петербурге, ибо «обхождение их ласковое и весьма свободное» (так же он описывает и государыню: «умела понравиться обходительностью, ласкою и умом», ИМЖ, 582). Но чего добивается соблазнитель? – «чтобы добиться милости поцеловать их в уста, достаточно сделать вид, что желаешь облобызать ручку» (ИМЖ, 574). Список его побед в России куда как скромен: две парижанки, без особого успеха дебютировавшие на петербургской сцене, и купленная за сто рублей крепостная; итальянскую актерку он упустил, французскую девку презрел, ибо она находила деньги в карманах друзей (увы, как и он сам). Венецианца самого соблазнил юный офицер Петр Лунин.

В России, «где палку настолько почитают, что она может творить чудеса» (ИМЖ, 570), надо бить мужчин и женщин, чтоб заставить себя любить. Но венецианцу не удается справиться ни со слугой, ни с крепостной, напротив, они сами бьют и ранят его, внушают ему страх. Как же тогда совладать с императрицей, у которой, как пишет Казанова, «одна страсть – повелевать и удерживать власть»[631]?

Деньги для Казановы – жидкое золото, эликсир жизни. В Россию венецианец приехал с рекомендацией не к императрице, а к банкиру. Фридрих II уверил его, что так даже лучше, и Казанове понадобился год, дабы понять, что король посмеялся над ним. Ежемесячный пенсион, что переводит венецианцу Брагадин во все концы света, весьма скромен, и Казанова пытается увеличить его игрой, алхимией и прожектами. Но в картах он сталкивается с конкуренцией профессиональных шулеров, вдобавок русские не платят долгов. С лотереей тоже выходит промашка. Про царское искусство Казанова не распространяется, хотя рецепт златоделания он принцу Курляндскому сообщил. Вряд ли венецианец добился многого: судя по письмам Билиштейна, Казанова уехал, не попрощавшись с Мелиссино[632], хотя в мемуарах он описывает великолепный фейерверк, который артиллерийский полковник задал во время его прощального ужина[633]. Роль советника особых дивидендов не принесла: не понадобился ни план реформы календаря, поданный Г. Орлову, ни проект разведения шелковичных червей.