Авария, дочь мента (сборник)

Еремей грубо схватил его плечо и отшвырнул себе за спину. В ту же секунду раздался низкий, раскатистый, утробный рык, от которого у Бегуна сами собой подогнулись колени, и из густого кустарника с треском проломился на опушку медведь. Суслон висел на нем, осаживая назад. Медведь вертелся то в одну сторону, то в другую, отмахивался от него. Увидав людей, он припал на передние лапы, выгибая шею, задирая черную губу, обнажив клыки с тягучими нитями слюны и бугристые десны. Еремей отступал, держа рогатину перед самой его мордой. Медведь лапой попытался поймать рогатину, потом поднялся в рост и кинулся.

Еремей быстро глянул назад, чтобы удостовериться, что Бегун за спиной, – и опоздал: он с короткого замаха всадил перо медведю в грудь, но не успел упереть пяту в землю. Ратовище скользнуло по мху и подсекло его самого под ноги. Еремей упал, и медведь навалился на него, подмял своей тушей, ворочаясь с ревом, ломая человека. Напрасно бесстрашный Суслон лез ему под самые когти, пытаясь отвлечь на себя.

Бегун видел в упор холодные маленькие глазки с мошкой, налипшей на веках, – и оцепенел перед этой тупой, неодушевленной животной силой. Он не успел сообразить, что надо делать: бежать без оглядки, звать на помощь неизвестно кого, – пятясь, запнулся о лежащую на корнях берданку, схватил дрожащими руками и вдруг, как случалось в минуту опасности в деревнях и ночной Москве, с похолодевшим сердцем заорал во всю глотку:

– Стоя-а-ать!!! – и выстрелил прямо в медвежью морду.

Дробь хлестанула медведю по глазам, он привстал, яростно рыча, и замотал башкой. Этого мгновения хватило – прежде чем медведь успел кинуться на Бегуна, Еремей выкрутился из-под него, подхватил рогатину, вогнал ему под лопатку и, падая на бок, всем весом придавил ратовище к земле. Медведь попытался еще подняться, каждым движением загоняя глубже перо, хрипло и все реже рыча, пока не замер на вдохе…

Бегун долго еще, напряженно пригнувшись, сторожил его. Потом облегченно распрямился – и разом обмяк, устал до того, что едва руку смог поднять – утереть липкий пот.

Он обошел медвежью тушу. Еремей тужился встать, упираясь руками в землю. Хозяин подрал ему только спину, где клочья холстины торчали вперемешку с мясом, но, видно, сильно помял. Бегун закинул его руку себе вокруг шеи и поднял. Так они прошли сотню шагов. Суслон бежал рядом, иногда садился, зализывая отметины доставшихся и ему медвежьих когтей. Еремей все громче постанывал и, наконец, сполз на землю. Тогда Бегун с трудом поднял его на плечи и понес, неловко ступая под тяжестью.

– Вот же судьба… – задыхаясь, сказал он. – Так и будем друг друга таскать – то ты меня, то я тебя…

Когда он, взмокший до нитки, в налипшей на лицо хвое и паутине, дотащился до села, ото всех изб с воем кинулись бабы и девки, поднятые криком ребятишек, потом подоспели мужики, приняли у него бесчувственного Еремея и внесли в избу, уложили на лавки. Изба полна была народом, волокли корчаги с чистой водой, чтобы омыть рану. Неждана, белая, с отхлынувшей от лица кровью, стояла подле на коленях, держа в руках ладонь Еремея.

Привели под руки Арину, страшную старуху-знахарку, поднявшую весной Бегуна с Рублем. Она велела зажечь свечи и распарить принесенные ею травы и коренья, потом махнула сухой рукой, чтобы все вышли.

– На море на океяне, на острове Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь, – забормотала она. – На том камне Алатыре сидит красная девица, швея-мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шелковую, зашивает раны кровавыя. Булат прочь отстань, а ты, руда, течь перестань…

Народ столпился у крыльца. Бегуна ни о чем не спрашивали: медвежьи отметины видели не раз и сразу опознали. Бабы принесли и ему воды – отмыться от чужой крови.

Бегун нашел глазами Неждану – она стояла поодаль от всех, глянула на него сквозь слезы и опустила голову.

Бегун и Лева парились в маленькой Еремеевой баньке. Пар был так густо настоян на травах, что поначалу и вдохнуть было невмочь.

– А-а-а! – истошно орал Лева, орудуя березовым веником, то исчезая в пару, то неясно проявляясь снова. – Ага-га-га-га!!! Вот что я тут люблю – единственное, – так это баньку! Рубят фишку в этом деле, сволочи!

Бегун на прилавке растирался травой.

– О-осень! Золотая о-осень!.. – пел в животном восторге Рубль. – Скоро болота ста-анут!.. И возьмем мы Ярое око! И пойдем к едрене ма-атери!..

– Нет, Лева, – сказал Бегун. – Даже если пойдем, то ничего не возьмем. С миром пойдем.

Рубль явил из густого пара удивленную физиономию. Недоверчиво присмотрелся к нему: не шутит ли?

– Ты что, Бегун?… Ты серьезно?… А для чего мы сюда перлись? На экскурсию? Ты же сам меня сюда потащил! Мы чуть не сдохли с тобой! Чего ради?… Это ведь не у меня долги в Москве – у тебя! Доска лимон гринов стоит!

– Здесь у нее другая цена, Лева, – покачал головой Бегун. – Она деньгами не меряется.

– Это попова внучка тебя в веру обратила?

– Я и раньше верил.