Аватара

– Выслушайте меня спокойно, – попросил Октав. – Ваше счастье в моих руках. Я мог бы навсегда сохранить за собой тело, в котором сегодня нахожусь и которое по всем законам является вашей собственностью. С удовольствием признаю это теперь, когда рядом нет свидетелей, когда только птицы могут нас услышать, но они никому ничего не расскажут. Если мы продолжим дуэль, я убью вас. Граф Олаф Лабинский, которого я представляю по мере моих сил, сильнее в фехтовании, чем Октав де Савиль, чье тело сейчас является вашим, но которое я, к моему сожалению, буду вынужден уничтожить, и его смерть, пусть и не совсем настоящая, поскольку моя душа переживет его, огорчит мою мать.

Граф, признавая справедливость этих замечаний, хранил молчание, которое походило на согласие.

– Если я стану оказывать сопротивление, – продолжал Октав, – вам никогда не удастся вернуть вашу личность, вы же видите, чем окончились обе ваши попытки. Дальнейшие усилия приведут к тому, что вас сочтут маньяком. Никто не поверит ни одному вашему слову, и, когда вы станете утверждать, что вы граф Олаф Лабинский, весь свет рассмеется вам в лицо, в чем вы уже имели возможность убедиться. Вас упрячут в сумасшедший дом, и вы проведете остаток ваших дней под душем, крича, что на самом деле вы муж прекрасной графини Прасковьи Лабинской. Слушая вас, добрые люди скажут: «Бедный Октав!», но вы так и останетесь непонятым, подобно бальзаковскому Шаберу, который хотел доказать, что он не умер[275].

Сказанное было так математически верно, что сраженный граф уронил голову на грудь.

– Поскольку сейчас вы – Октав де Савиль, то, несомненно, порылись в ящиках его стола, пролистали его бумаги и знаете, что вот уже три года он питает к графине Прасковье Лабинской безумную, безнадежную любовь, которую он напрасно пытался вырвать из своего сердца и которая покинет его только вместе с жизнью, если только не последует за ним в могилу.

– Да, я все знаю, – ответил граф, кусая губы.

– Так вот, чтобы приблизиться к ней, я прибегнул к ужасному, чудовищному средству, на которое могла решиться только безумная страсть. Доктор Бальтазар Шербонно пошел ради меня на то, от чего отступятся чудодеи всех времен и народов. Он усыпил нас обоих, а затем магнетическим образом заставил наши души поменяться местами. Напрасное чудо! Я верну вам ваше тело: Прасковья меня не любит! В теле мужа она распознала душу воздыхателя; ее взгляд похолодел на пороге супружеской спальни так же, как в саду на вилле Сальвиати.

В голосе Октава прозвучала такая искренняя и неподдельная печаль, что граф поверил его словам.

– Я влюблен, это правда, – добавил Октав с улыбкой, – но я не вор. И поскольку единственное, чего я желал на этом свете, не может мне принадлежать, к чему мне ваши титулы, замки, владения, деньги, лошади, оружие? Давайте пожмем друг другу руки, сделаем вид, что помирились, поблагодарим наших секундантов, возьмем доктора Шербонно и вернемся в его волшебную лабораторию, из которой мы вышли преображенными. Старый брахман сумеет исправить то, что сделал… Господа, – сказал Октав, оставив за собой еще на несколько минут роль графа Лабинского, – мы, мой противник и я, объяснились и пришли к согласию, которое делает бессмысленным продолжение боя. Ничто так не способствует взаимопониманию между честными людьми, как небольшое упражнение в фехтовании.

Секунданты попрощались и разъехались по домам. Граф Олаф Лабинский, Октав де Савиль и доктор Шербонно поспешили на улицу Регар.

Глава XII

По пути из Булонского леса на улицу Регар Октав де Савиль обратился к Бальтазару Шербонно:

– Дорогой доктор, я еще раз подвергну испытанию вашу науку: надо вернуть наши души на их привычные места. Это не должно составить вам труда, и, я надеюсь, господин граф Лабинский не станет сердиться на вас за то, что вы заставили его сменить дворец на хижину, за то, что его достойнейшей душе пришлось пожить несколько часов в моей скромной шкуре. Впрочем, вы обладает не таким могуществом, что можете не бояться ни гнева, ни мести.

Доктор Шербонно кивнул в знак согласия и произнес: