Ave commune!

И действительно – монотонность бродящих, с опустошённым взглядом, людей, которые одеждами сливаются с бесконечно мёртвым пространством, вызывает приступ меланхолии, которая способна прикончить радость в самом отъявленном оптимисте. Воздух холодный и сухой, жжёт нос, кожу и горло нагнетающим морозом и усиливающимся ветром.

– Так как ты росла? – спросил Давиан у спутницы, что мирно идёт возле него и с наигранным энтузиазмом посматривает на изваяния.

– Рассказывать тут особо нечего, – выдохнула тяжело Юля и осмотрела одну из гротескных статуй. – Была выведена в Системах Воспроизводства Населения по требованию «Народного Общества Законников»… меня попросту выписали, как электронную газету.

– Выписали, – омерзительно повторил Давиан, едва не сплюнув на асфальт, но вовремя вспомнил, что за «осквернение действом святого места» его могут повязать.

– Да, так решил народ. Местный отдел Общества проголосовал за «создание» ещё одного рабочего места. И меня заказали.

– То есть ты родилась по итогам голосования?

– Да, они всем отделом проголосовали за моё появление, – Давиан ощутил нарастающий ком печали в словах Юли. – Они так же определили, какого цвета будет моя кожа, – взгляд девушки, полный скорби, уставился на бледно-худые руки. – Они голосованием выявили, какого цвета будут мои волосы и глаза. Они даже тип телосложения в заказных документах отразили.

– Ты…

– Да, – выпалила Юля и коснулась подушечкой пальца края глаза, чтобы утереть солёную влагу, – я есть я по итогу голосования. Вся моя жизнь – это итог народного голосования… я родилась, живу и работаю так, как того захотел народ… он же здесь власть.

– Как-то это… – задумался вслух Давиан и сам в мыслях завершил фразу. – «Уж по больному демократично».

– Что ты хотел сказать? – успокоившись, проронила вопрос девушка.

– Боюсь, если я это скажу, то нас предадут народному суду… прямо здесь.

– Тогда лучше молчи… могут ведь.

– Я просто не могу смириться с мыслью, до сих пор, что всё так бездушно. Конечно, я был в заведении, где рождаются партийцы, но раньше не понимал, что всё так… бесчеловечно, – тишайше закончил фразу Давиан.

– Не слишком приятно, – опустила голову в печали Юля. – Какое-то время я просто не ощущала себя человеком. Инструментом, материалом, деталью или просто вещью – кем угодно, но не человеком. Людей не выписывают, как любимый еженедельник. Людям не определяют параметры тела, словно каким-то вещам.

– Но почему? – вопрос утопает в растерянности души, в её стремлении, разбиться, которая отчётливо слышится в словах.

Юля опасливо осмотрелась.

– Отчего только после «обращения в равенство» Пауля ты наконец-то понял, что это далеко не райское место? – но на вопрос ответа не прозвучало, и Юля преспокойно решила продолжить. Ты спрашиваешь – почему? Да потому что так решил народ. Не государство и даже не Партия, а те самые люди. Им нравится думать, что от них зависят чужие жизни, невежественному народу просто до упоения приходиться по душе размышлять о том, что от его «демократической» воли зависит сам процесс рождения и смерти.

– Но вся система, которая воспроизводит людей, контролируется Партией… и никто не может этого понять… никто.

– Они не могут этого видеть. Люди опьянели от чувства собственной власти, замешанной на фанатичном почитании Партии. Как им скажут, так они и будут думать.

– Прошу тебя, Юля, будь тише. Я не хочу лишиться последнего товарища, с которым можно свободного поговорить. Иначе я сойду тут с ума.

Давиан и Юля, гуляя по парку, вышли в самый его центр, и юноша увидел, как Партия подтверждает свою власть в этом месте. Огромная статуя, метров сорок высоту, видимая отовсюду вблизи оказалась ещё монументальней и величественней. Высокая фигура, в балахоне с капюшоном заносит косу над каким-то человеком, придавив его спину ногой, обтянутой в сапог. Вся фантасмагория партийного величия собрана из мрамора и покрыта позолотой, которая подчеркнула складки на одежде и исписала красивыми узорами её, а лик залит серебрецом, словно говоря о святости, непогрешимости и светлости намерений косоносца. Перед таким скульптурным изваянием Давиан ощутил себя максимально ничтожным, и ему на секунду показалось, что коса вот-вот продолжит путь и её лезвие заберёт и его жизнь.

– Что-то мне это напоминает.

Давиан припомнил, как практически такие же статуи строились в Милане и Риме, Венеции и Флоренции, повсюду, во всех городах. Но то были статуи Канцлера, Императора Рейха и везде его лицо было открыто, а одеяния лишены изысков вроде злата или серебра. Коса, которая смахивает на оружие ангела смерти, поменяна на прямой клинок, если таковой вообще есть.

– Что тебе это напоминает?

– Юлия, практически такие же изваяния строятся у меня на родине.

– И кому они посвящены?

– Верховному правителю, – рука Давиана указала на мраморно-золотой каскад роскоши, которая зияет подобно маяку душ посреди бесконечной серости. – А эта кому отдана?

– То же самое.

– То есть? – с недоумением спросил Давиан. – Тоже какому-то лидеру?