Авель, брат мой (сборник)

– Я не виноват… Аэровагон с последними деталями прибыл только утром, на таможне задержали. Работа идёт полным ходом, всё успеем за час.

– На таможне, говоришь? – зловеще прошипел Полянский и отпустил главного инженера. Повернулся к помощнику: – Кто у тебя премьер-министром в этой стране, блин?! Пусть немедленно подаёт в отставку.

– Немедленно не получится, – поёживаясь, тихо заметил помощник. – Если только к утру.

– Ни хрена, не позднее полуночи! – прогремел Полянский.

Окинул горящим взглядом прячущихся друг за друга подчинённых, выбрал следующего:

– Начальник службы безопасности! Ты чего сопли жуёшь? Почему в зале профессор Больцман?! Он же – скандалист известный, устроит тут какую-нибудь «синюю» революцию.

– Его прислал Нобелевский комитет, он выступает от научного сообщества, – робко ответил безопасник. – Никак нельзя было отказать.

– Короче, хмырь, – Полянский поднёс к носу трясущегося начальника безопасности волосатый кулак, украшенный перстнем с бриллиантом в куриное яйцо. – Если что не так, я тебя даже убивать не буду. Посажу на цепь и заставлю писать стихи, пока не получишь нобелевку по литературе, понял?!

Начальник службы безопасности, бывший генерал разведки и герой трёх войн, вытянул руки по швам, закрыл глаза и рухнул в обморок.

* * *

– Тут без поллитры не разберёшься, – Михалыч поскрёб в затылке отвёрткой. – Инструкция по сборке на китайском. Не пойму, это «плюс» или «минус»? Накарябали какие-то иероглифы, черти косоглазые. Нет, чтобы по-русски ясно крестик нарисовать. Или чёрточку. Перевод бы. И помощник нужен, как я без помощника?

– Голубчик, ну какой перевод, – зарыдал главный инженер, – ы-ы-ы. До включения рамки портала – сорок пять минут! Уж разберись как-нибудь, ты же – голова! И кто виноват, что твой напарник с похмелья турбокапсулы перепутал и уехал на Камчатку?

– Я-то голова, – согласился Михалыч и нахмурился. – Болит голова-то! Я ж не зря про пол-литра намекаю. Ты давай, начальник, подсуетись. Стащи там чего-нибудь, у них же фуршет был. И найди мне помощника какого-нибудь, хоть самого завалящего.

Когда главный инженер вернулся со спрятанной под полой початой бутылкой виски столетней выдержки и с выловленным в коридоре Романом Николаевым, рамка уже была установлена, а Михалыч ковырялся с разъёмами.

– Вот, голубчик, тебе бутылка, а вот и помощник, – сказал главный инженер и умчался.

Михалыч жадно припал к бутылке. Кадык двигался под синюшной кожей, как поршень. Потом выдохнул с наслаждением и сказал:

– Ого, забористый какой самогон! Давай, молодой, сам разберёшься с подключением? Дедушка передохнёт малёхо.

Роман молча кивнул и потащил к рамке тяжеленные пластины контактов с волочащимися толстенными проводами. Поколдовал с ними, закрепил болтами. Осторожно оглянулся на Михалыча – тот уже спал, выронив опустошённую бутылку.

Николаев подошёл к пульту, прочитал на дисплее выставленные параметры переноса во времени. Пощёлкал клавиатурой, изменяя данные.

И тихо вышел вон.

* * *

Профессор Больцман поднялся на трибуну. Спустил на кончик носа старенькие очки, сердито оглядел зал:

– Господа и… кхе… дамы. Вы ждёте от меня восторженных слов и восхищений в адрес этого, с позволения сказать, неандертальца?

Больцман махнул рукой в сторону замершего от плохого предчувствия Полянского и продолжил:

– Да-да, вы не ослышались! Именно и беспрекословно так – неандертальца! Это же надо: величайшее открытие, сопоставимое с открытиями Архимеда и Ньютона, с работами Эйнштейна, превратить в цирк, в фарс, пустить на потребу золотого тельца! А как же свет науки, огонь, унесённый с горних высей Прометеем для людей, чтобы осветить путь во тьме невежества? Куда, я спрашиваю? Куда катится общество сумасшедшего потребления, сжирающее планету, её леса и воду, её солнечный свет? Во что превращаете вы морской ветер и горный воздух? В дерьмо, в мусор, в чёрную грязь отходов! Куда отправятся эти гнусные паразиты, которыми набит зал? Какую пользу человечеству это принесёт? Я вам отвечу – никакую. Я вам больше скажу – наши предки, увидев, во что превратились их потомки, немедленно совершат массовое самоубийство! Сеппуку! Тупыми каменными топорами!

Шторы с витражей убрали, и теперь зал, ярко освещённый закатным солнцем, искрил многочисленными драгоценностями, слепя профессора. Гости возмущённо перешептывались – пока ещё тихо.

Больцман продолжал: