Авель, брат мой (сборник)

Дежурство не сдавалось и не принималось по причине отсутствия сменщика. Я один. Последний. Единственный. Лара была предпоследней. Она умерла от лучевой болезни девяносто дней назад. Лара была такая… Удивительная. А я стеснялся – как и положено стажёру, вчерашнему школьнику. Когда она умирала, я вдруг подумал, что между нами могло что-то получиться. И я опять – не успел.

Но это самообман, бред, конвульсии сознания. Мы – коллективные существа, стадные. Ужасно остаться одному. Я разговариваю сам с собой и с Пухом. Воображаю, что после вахты пойду в столовую, которая служит и кают-компанией, и залом для совещаний. А там ужинают коллеги, тихо переговариваются и гремят посудой. Ярко горит свет, и на полную мощность включены обогреватели. Тогда ещё нормально работал генератор, и мы не экономили топливо.

Профессор сидит на своём привычном месте, под самодельным плакатом «Всё живое – из яйца». Увидев меня, хмыкает и ядовито замечает:

– Ну-с, голубчик, опять дремали у мониторов вместо того, чтобы штудировать «Генетику памяти»? Не отнекивайтесь. Я шел мимо вас в «четвёрку» и видел, как вы сидели и пускали слюни. С закрытыми глазами.

Охранник встревает, как всегда. Он самовлюблен и напыщен. Гордится своим перекачанным торсом, выпячивает тяжёлую нижнюю челюсть и цедит глупости. Охранник – это примитив, дебильный кусок мускулатуры. Его значение в коллективе учёных сравнимо со значением топора на пожарном щите. Или мусорного ведра. Предмет без капли интеллекта. Я в глазах охранника – ещё более никчёмное создание, чем он. Стажёр, сопляк, личинка. И единственный доступный объект для самоутверждения.

Охранник выдвигает челюсть, как ящик комода:

– Гы-гы! Это он, блин, о Ларе мечтал. Поэтому, блин, и слюни!

Охранник победно озирает столовую и натыкается на презрительный взгляд Лары. Так, как она, никто не умеет ставить дегенератов на место – молча, одним движением ледяных глаз.

Профессор осуждающе качает головой, обтянутой сухой морщинистой кожей. Охранник съеживается, теряет треть своего гигантского роста и уползает по стеночке прочь.

Профессор подзывает меня и устраивает традиционный вечерний экзамен – на этот раз по устройству и эксплуатации модуляторов генетической памяти. Я заикаюсь и спотыкаюсь, путаю цифры и последовательность операций. Мэтр кисло усмехается и едко резюмирует:

– Голубчик, обычно разумные существа используют десять процентов возможностей мозга. В вашем случае я бы говорил о промилле.

Профессор вяло машет рукой, отпуская меня поужинать.

Когда случится авария на фильтровентиляционной установке, мэтр первым залезет в камеру и будет, чертыхаясь, выгонять ассистентов в коридор, чтобы они не поймали дозу. Только это не поможет – клубы радиоактивной пыли заполнят всё пространство Убежища.

Всё, кроме «четвёрки», лаборатории номер четыре, где в этот момент я буду возиться с пультом управления модуляторами генетической памяти.

Потом мы, надев защиту, будем дезактивировать помещения. Долго, несколько недель. И с каждым днём нас, ходячих, будет всё меньше. А ребята будут умирать от лучевой болезни.

Профессор умрёт первым.

Но перед этим он просмотрит записи с индивидуальных дозиметров и вызовет к себе меня, как получившего самую маленькую дозу.

* * *

Я стараюсь не смотреть на лежащую поверх одеяла обтянутую изъязвленной кожей тощую руку. Мы называли Профессора за глаза Язвой – за едкий язык, за вечные насмешки и умение сделать из любого оппонента растекающуюся по полу жижу.

Теперь он в буквальном смысле – одна сплошная язва. Более тысячи единиц облучения. Профессор склоняется над кюветой, острые плечи содрогаются – его рвёт чем-то жёлтым. Я отворачиваюсь, будто из деликатности. А на самом деле – от страха. В медицинском изоляторе всё пропитано радиацией – я чувствую её запах, и моя кожа горит.

Профессор откашливается и начинает говорить.

– Голубчик, я с прискорбием отмечаю, что вы – наша последняя надежда. Это говорит о том, что наши дела плохи чрезвычайно. Я бы предпочёл кого угодно на вашем месте, даже охранника – у него, по крайней мере, имеются следы мозга на внутренних стенках черепа. А если бы наши мимимишки умели читать и нажимать кнопки – я бы взял любого из них. Даже вашего, как там его… Пуха! Но – увы нам. Пух читать не умеет, это неоспоримый факт. А у вас – самая небольшая доза. Вы молоды и здоровы. Вы протянете дольше всех – это тоже неоспоримый факт.

Мэтр замолкает и какое-то время отдыхает, прикрыв глаза. Набравшись сил, продолжает:

– Вам придётся завершить эксперимент. Моя теория очень далека от совершенства. Она сыра, как сопли сопливого сопляка. Такого примерно сопляка, как вы, голубчик! И эти чёртовы модуляторы – экспериментальные модели, а не полноценное оборудование. Но у нас нет выхода. Даже вы это понимаете, хотя я не представляю, ЧЕМ вы это делаете.

Мэтр издаёт странные перхающие звуки – будто квакает измученная астмой лягушка. Я не сразу понимаю, что он смеётся.