Август

Покачивая головой, не замечая собеседника и никого на свете не замечая в эту минуту, он движением указательного пальца отказывал всем людям во вторжении в его владения и сам производил последние незначительные, но необходимые уточнения:

— Ты немного не так говоришь, истина вот какая: кто медведь — тот силён. То есть надо иметь собственный лес. У Левона, например, он есть — и он силён. Только у меня его нет и не было никогда.

— Ты за лошадями смотри, старайся, чтобы убытка не было, зарабатывать станешь прилично, посмотрим, ну-жен тебе будет тогда твой лес, — сказал я. — А то болтаешь тут, — сказал я. — Знаешь, что пятидесятилетним полагается мудрыми быть, вот и умничаешь.

— Нет, — потряс он головой, — нет. Тебе ещё долго надо жить, чтобы понять всё. Человеку надо чем-то жить в этой жизни. Хлеб? Зерно сеешь, зерно собираешь, ну и что? А медведь жёлуди собирает и ест. И собака кость находит — грызет. Ну и что? А Месроп лошадей стережёт. Медведь жёлуди ест, Месроп зерно. Медведь ест, и Месроп ест. Ну как, нравится?

Он ступил на тропу, которой конца-краю не было, которая уводила его ко всяким лесным дикостям — к медведям, букам, к ястребу и лани, туда, где скалы обрастали мхом и напоминали наших прадедов. Медведь там играл песенку на расщепленном пне, молнии там зажигали пожары, ливни тушили их. Ручей прятал волчьи следы, и волк неслышно подходил к лани, и сухая берёзовая ветка видела такое предательство и ломалась, и испуганный волк шарахался в сторону. И глубокий снег опускался на лес, и лес, дремля, сочинял сказку будущего года, который должен был начаться с первым криком кукушки и завершиться собирающим в экстазе ежевику медведем и неспокойным, настороженным сном зайца.

В последний раз его поход к азербайджанцам был без особой на то причины.

Он взял ружьё, почистил его, зарядил и пошёл.

— Не сегодня-завтра уходить из этого мира. Какой ответ дам Аветику?

В ущелье Левон купал с пастухами овец. Когда ему принесли слух о Месропе, Левон бросил пастухов, побежал наверх к палаткам. И всё время кричал:

— Свяжите вы этого сумасшедшего!.. Да свяжите же этого сумасшедшего!

Но на выгоне были одни женщины. Никто не побежал ва Месропом и не стал его связывать. Месроп взошёл на холм, спустился к азербайджанскому кочевью. Никто его не ждал. Единственно заслуживающим внимания там был извечный поединок их племенного быка с местным. Острые рога местного пастухи подпилили, и теперь он не мог разнести того в клочья, а тот, несмотря на громоздкую свою тушу, ничего не мог поделать с этим, потому что этот был нервным, горячим и ловким. Их поединок был теперь на равных, но Месроп всё же подошёл, разогнал их. Разогнал их, сел, закурил; потом встал, поплёлся назад.

Азербайджанские пастухи смеялись ему вслед:

— Конюху понравилось у нас арбуз кушать.

Месроп жив и посейчас, делает глупости одну за другой, с топором в руках целыми месяцами не вылезает из леса — чистит родники, из липовой коры делает кружки и оставляет их возле родников; на камнях, над родниками, на мху вырезает «Месроп К. XX в.», мол, Месроп Казарян, двадцатый век. Кому, спрашивается, нужны твои липовые кружки, и сколько дней они, спрашивается, продержатся, и сколько лет продержатся твои письмена на мху, и кому они, скажи на милость, нужны?

Левон тоже жив. Корреспондентам, приезжавшим в село, он говорит: «Очень большую деятельность развивал я в двадцатых-тридцатых годах. Очень большую. Как вспомню, сам удивляюсь, одному человеку не под силу это было». Про Месропа Левон говорит: «Неплохой человек, но своей выгоды никогда не знает — бык бодает его, лошадь лягает. Глупый, не понимает, у лошади рогов нету — становись, значит, спереди. Бык лягаться не умеет — становись сзади. Таков закон, надо подчиняться».

Доолчи — играющий на дооле (бубне).

Ани — средневековая столица Армении (X — XIII вв.).