Август

Поднявшись в солярий вслед за доцентом, Андрей Николаевич рассеянно огляделся, как бы привыкая к темноте, потом только позволил себе кинуть пристальный взгляд туда, где должно было лежать, остывая, бывшее «лицо кавказской национальности», — и ничего не обнаружил. Ни единого следа. Зато у другого борта, вместе с аспирантами, покуривали, мерцая в полутьме сигаретками и угощаясь из литровой лимонадной бутылки разбодяженным в ней спиртом — два незнакомых силуэта. Общительный Слава — Вячеслав Юрьевич, точнее, тут же и Петрова представил туристам из соседней с ним каюты.

— Муравьев Анатолий, можно Толя! — радостно, как старому знакомому, потряс Петрову руку, сияя гардемарино-харатьяновской улыбкой, высокий широкоплечий блондин в щегольском бело-синем клубном пиджаке морского покроя.

— Анчаров Саша, — жестко стиснул сухими пальцами ладонь Андрея невысокий, смуглый — восточного типа человек с черной кудрявой шапкой волос на голове. Темная строгая рубашка и такие же брюки на нем сливались со сгустившейся ночью.

— Коктейль «Слеза комсомолки» не желаете? — дружелюбно предложил Петрову новый знакомец.

— Я бы сейчас и от «Поцелуя тёти Клавы» не отказался, — пробормотал озадаченный своими мыслями Петров.

— Он же «Поцелуй без любви», он же «Поцелуй насильно данный»! — весело подхватил тему блондин. — Сожалею, на борту нашей яхты проблемы с «Розовым крепким». Зато спирт медицинский со «Спрайтом» рекой льется!

Аспиранты дружно захохотали, услышав, наконец, знакомые слова.

Андрей машинально принял в руку полный пластмассовый стаканчик и разом замахнул до дна желтоватую обжигающую жидкость, едва удержавшись, чтобы не посмотреть опять в тот конец палубы, где должен был валяться труп кавказского человека.

— Поцелуй насильно данный? Может быть, может быть.

Глава третья

Свирь неожиданно оказалась рекой мощной, прозрачно-синей, широкой. Оттолкнувшись от теплохода, волна набегала на чистейший рыжий песок у подножия высокого берега, разбивалась о корни деревьев и, отпрянув, набиралась силы и смелости — снова и снова омывала освещенные косым утренним солнцем укромные пляжи. Но видно было сверху, с палубы теплохода — спуститься к реке, к этой страстной городской мечте, к этим заветным местам для купания нагишом, — со стороны леса просто невозможно. За тонкими белыми березками, окаймлявшими песчаные бухточки, стеной, могучим частоколом вздымался густой непролазный ельник.

Андрей Николаевич успел выспаться, размяться, принять душ, сгонять на главную палубу за кипятком и заварить себе большую кружку крепкого кофе. Половинка кружочка лимона плавала месяцем в горячем тумане черного глянца. Петров осторожно отхлебнул кофе, зажмурился, поставил кружку на столик, стоящий рядом, бросил туда же пачку сигарет и уселся в кресло, вертя в руках зажигалку, оттягивая сладостный момент первой утренней затяжки. Туристы еще спали, утомленные веселой ночью на белом круизном теплоходе. Из диско-бара расходились за полночь, потом еще долго сидели, видимо, по каютам — делились впечатлениями. У Петрова впечатлений тоже было выше крыши, однако и привычка к стрессам у бортрадиста еще сохранилась. А потому спал он все равно крепко и поднялся рано. При свете солнца, да еще такой красоте вокруг, неприятные мысли быстро развеялись поначалу.

— А был ли мальчик? — спросил сам себя Андрей и усмехнулся иронически, вспомнив стокилограммовую тушу кавказской национальности, на его глазах тяжело рухнувшую вчера на палубу.

— Да, «мальчик», конечно, — это сильно сказано. С другой стороны, а кто скажет, что это девочка?

Шутка получилась довольно натянутой. Но лучше отшутиться, чем впадать в панику, поднимать шум и устраивать капитану теплохода сцену с нервическим заламыванием рук и прочими театральными жестами. В конце концов, сначала мальчик был, а потом… потом мальчика уже никакого не было. То, что мальчик был, видели только Петров и неуловимое сексуальное привидение в мини-юбке. А вот то, что мальчика не было — это и доцент с аспирантами, и мужики эти — Саша с Толей, что там стояли на Солнечной палубе, ночью уже, подтвердят любому следователю. Или даже психиатру. Не хватало только санитаров в студии, то есть на борту, конечно. «А ведь вызовут санитаров на ближайшей стоянке и кончится для меня круиз однозначно», — резюмировал Андрей Николаевич невесело и закурил, не испытав вовсе никакого удовольствия. Да и кофе за размышлениями остыл.

— А свидетеля уберут, согласно классике жанра, — продолжал Петров беседовать сам с собой.

— А кто у нас свидетель?

— А свидетель у нас я.

— А есть ли свидетели тому, что я свидетель?

— А вот этого я не знаю. Но именно от ответа на этот вопрос зависит мое дальнейшее поведение и настроение. Нет свидетелей того, что я свидетель — живу тихо и счастливо, потому что ничего не видел, ничего не слышал и ничего никому не скажу.