Август

— Ну, будет вам, Андрей Николаевич! — с видимым удовольствием тщательно выговорила имя отчество Петрова Люся и повернулась к нему лицом. — «Я не вас хочу, мне только силуэт нужен, образ», — передразнила она. — Как вам не стыдно, право!

— Да что вы, Люся, я именно вас хотел, то есть, о вас мечтал, то есть, именно такой хотел сделать снимок. — в конец запутался Андрей, с ужасом понимая, что теперь уж и вовсе несет что-то неподобающее. К счастью, на корму шлюпочной палубы вышли чинно две прогуливающихся пары: Анчаров с Глафирой и Муравьев с Дашей. Офицеры прогуливали молодых женщин как дочерей. Отечески придерживали под локотки, беседовали о возвышенном — ни капли развязности в тоне. Присматривали, в общем, за молодежью и всем видом показывали, что никому девчат в обиду не дадут. Даже на симпатичных и вежливых аспирантов, появившихся было на горизонте, посмотрели так строго, что те нерешительно помялись неподалеку от красивых девушек и исчезли уговаривать доцента на пиво.

Как так оказалось, что уже через полчаса на корму были снесены целых три столика и чуть не десяток стульев, и стояли на этих столах «Баллантайн» Петрова, коньяк приднестровцев, спирт воронежцев, «мартини» студенток и даже бутылка «Вдовы Клико» от Люси, купленная в Париже после очередного ученого симпозиума — непонятно. Тут и фрукты были, и рыбка свежая копченая с Лодейного поля, и бутерброды нарезали женщины очень споро. Кофе в большом ресторанном термосе и тот присутствовал — это уж Анчаров расстарался, всегда умевший поддерживать отношения с «кухней». Из репродукторов теплохода лилась тихонько старая песня:

В разных краях оставляем мы сердца частицу,
В памяти бережно, бережно, бережно встречи храня.
Вот и теперь мы никак не могли не влюбиться,
Как не любить несравненные эти края?

Долго будет Карелия сниться,

Будут сниться с этих пор
Остроконечных елей ресницы
Над голубыми глазами озёр…

Закат догорал, оставив после себя лишь угольки, посыпанные пеплом потемневших облачков.

Быстро перезнакомились, кто не знаком еще был, тут же и выпили за знакомство. И потекла неторопливая общая беседа, перемежаемая шутками, воспоминаниями и сказочными историями.

Как водится — люди-то собрались русские, — очень скоро был задан вечный вопрос: что главное в жизни и зачем живет человек?

Кто первым задал его, и не угадать даже. Но какая еще мысль вертится в голове, когда закат над озером догорает, когда августовский вечер теплым ветром расчищает розовые облака, чтобы показать людям звезды? Наверное, у всех одно на уме: вот так бы всю жизнь плыть и плыть в хорошей компании. Любоваться миром Божьим, любить друг друга, и чтобы вино не кончалось, и был бы хлеб на столе и главное, чтобы не было войны.

— Чистая совесть! — пылко воскликнула Глафира и тут же потупилась, попыталась спрятаться в тень, даже подвинулась вместе со своим креслицем подальше от света дежурного фонаря, только твердая рука Анчарова удержала ее от внезапного бегства.

— Да у кого она чистая, подруга? — скептически вопросила Даша, с бокалом шампанского в руке тихонько бродившая вокруг сдвинутых столиков, разминая затекшие от сидения длинные гладкие ноги.

— Если рассматривать совесть как смысл жизни человеческой, так ведь ее, в конце концов, и очистить можно. — как задачку учебную начал привычно решать один из аспирантов.

— Это как? Не согрешишь — не покаешься? Так что ли? — тут же бросился в бой его товарищ.

Доцент сделал изумленное лицо и повнимательнее всмотрелся в свою молодую гвардию. Офицеры сосредоточенно пили коньяк и отмалчивались. Петров не видел и не слышал никого, кроме Люси, а она, наоборот, с удовольствием ловила каждое слово ставшей, наконец, общей, беседы.

— Ну, безгрешных нет людей на свете, наверное. Но грешить специально, чтобы было в чем каяться — это ведь глупо! — с кукольного личика Даши давно уже соскочила холодная маска, щеки раскраснелись, она начала таять на глазах, превращаясь из столичной Барби в обычную молодую женщину, особенно, когда ловила на себе рассеянный взгляд Муравьева.

— А от чего грешат люди? — тихонечко спросила Люся. Без подначки спросила и ехидства. Так спросила, что всем стало ясно — ей действительно интересно, что ответит молодежь.

— Господи помилуй! — неожиданно громко вырвалось у доцента, — да что ж в таких категориях размышлять? Я физик, технарь, атеист! Что такое грех? Преступление против морали? Что такое мораль? В каждом обществе своя мораль, в каждом монастыре свой устав, да даже в каждом времени нормы морали свои, часто революционно отличающиеся от недавно еще принятых за аксиому.

— А вы что же, Вячеслав Юрьевич, в самом деле не чувствуете, что грешно, а что нет?