Август

Аспиранты — Дима с Ильей, демонстративно подхватив под руки двух симпатичных студенток-практиканток из местного заповедника, гордо продефилировали перед женщинами с видом записных гусаров-ловеласов, и повели мимолетных подружек пить пиво на пристани. Кира с Машенькой замыкали нестройную группу туристов. Он шагал размашисто, утирая пот, но, не забывая и руку подать семенящей за ним «супруге», и со знанием дела отвечать на ее наивные вопросы о традициях древнерусской иконописи. Проходя мимо немного озадаченного чем-то сегодня с утра Муравьева, Кира приятельски бросил ему пару фраз, от чего Саня и вовсе погрустнел, что случалось с ним крайне редко. Неотступная Даша тут же почувствовала неладное, и метнула вслед Кириллу откровенно убийственный взгляд. Толян, давно отвыкший от того, чтобы кто-то его пытался защитить, неожиданно широко улыбнулся и тут же выдал такую старую шутку, что идущая рядом молодежь искренне посчитала ее свежим экспромтом и просто зашлась хохотом.

На теплоходе, нетерпеливо подрагивающем машиной, туристы растеклись по каютам и палубам. Первая смена, нагуляв аппетит, отправилась на обед, а Петров с Люсей, позабыв обо всем, так и остались сидеть на диванчике у стойки рецепшэн, и все рассказывали что-то друг другу, пока улыбчивая Марина-администратор не налюбовалась всласть окруженной облачком счастья парой, и не разлучила, отправив Петрова в ресторан, чтобы не остался мужик без горячего.

Глава третья

После обеда, пока теплоход неторопливо шел от Кижей к Петрозаводску, многие отсыпались, утомленные воздухом, водой, ветром, солнцем и обилием впечатлений. Не стал исключением и Петров, свято исповедовавший старый принцип: «Вдруг война, а я не спавший?». Он столько всего рассказать успел Люсе, что теперь было немножко стыдно за себя, никому так искренне не раскрывавшегося раньше. И будущее было счастливо, но туманно. Счастливо, потому что он обрел Родину, вернул ощущение жизни настоящей, всамделишной, не картонной, как у русских в Эстонии. Оказывается можно просто жить, не ради того, чтобы выжить, не ассимилироваться и хоть в главном сохранить себя, на что уходят все силы. Оказывается, можно силы потратить на любовь и радость, и просто жить — без ненависти и печали. Нет, конечно, жизнь земная везде не Царствие небесное! Будут и грусть, и нестроения житейские. Но за свои грехи отвечать легче, чем за чужие. Жить своей жизнью, даже тяжелой, все равно проще, чем по навязанным тебе концлагерным правилам ЕС. Да и каждый вдох твой, глоток воды, кусок хлеба, каждая капля пота — родные, свои и для своих!

А вот туманность будущего — это Люся. Петров так размечтался о ней, что даже поверить в то, что нечаянная встреча с женщиной, которая и во сне ему не снилась, что встреча эта и в самом деле вырастет во что-то реальное, — даже поверить не мог, и от того готов был чуть ли не сбежать с теплохода. Сам виноват был бы тогда, а не Люся, вдруг оказавшаяся не такой, какой он ее выдумал, быть может. И не Люся бы тогда пренебрегла им, а он своей судьбой.

«Да что такое?!» — сам на себя разозлился Андрей. Третий день я в круизе и уже второй раз думаю о том, как бы отсюда сбежать! Страшно жизнь принять со всем тем, что она посылает? Откуда этот страх? «Да просто, тебе раньше терять было по большому счету нечего, Петров! Вот ты и не боялся ничего и никогда. А теперь, когда у тебя появилось то, чем ты дорожишь по-настоящему, теперь, как последний скряга, стал бояться потери и ограбления!». Андрей Николаевич вспомнил старую серию анекдотов про внутренний голос, засмеялся тихонько под простыней и заснул.

Люся тоже спала, так и не дождавшись желанного стука в окно или в дверь каюты. Петров не пришел. А так хотелось слушать его, смотреть на него. О том, что хотелось еще, Люся даже думать себе запретила строго-настрого. «Не спугнуть бы счастье, не обмануться бы, не разочаровать его, желанного, совсем не такого, как мечталось: в детстве — с рыцарскими романами, в юности — с тщеславием молодого ученого, в зрелости — с расчетливой практичностью». Первый шаг был сделан не умом, а чувством, этого и боялась Люся, потому что была хорошим психологом. А ведь казалось ей, что уж кого-кого, а себя-то она давно изучила.

«Но жить все равно — хорошо! Райская штука жизнь», — учила она саму себя во сне, и улыбка мечтательная как солнечный зайчик плясала на красивых, изогнутых луком губах, которые даже детская струйка прозрачной слюны из уголка не портила. Спала девочка, как спят в детстве — наигравшись, а потом наплакавшись. Сладко спала.

* * *