Августин. Беспокойное сердце

Живя в родном городе, Августин встретился со своим старым школьным другом, которого он пытался соблазнить манихейством (Исп. IV, 4). Но друг заболел и принял католическое крещение, несмотря на насмешки Августина над его «суеверием». Увидев реакцию Августина на. свое обращение в христианство, друг пригрозил, что порвет с ним всякие отношения. Потом друг умер. Между строчками этого рассказа мы читаем, что его смерть была большой утратой для Августина. И победой для религии его матери. Когда Августин потерял друга, он, по его словам, не находил себе места. «Стал я сам для себя великой загадкой (magna quaestio) и спрашивал душу свою, почему она печальна и почему так смущает меня, и не знала она, что ответить мне» (Исп. IV, 4).

На этом духовном ландшафте потом возникнут «Монологи». Августин как будто потерял частицу собственной души (Исп. IV, 5 и 7): «Повсюду со мной была моя растерзанная, окровавленная душа, и ей невтерпеж было со мной, а я не находил места, куда ее пристроить. Рощи с их прелестью, игры, пение, сады, дышавшие благоуханием, пышные пиры, ложе нег, самые книги и стихи — ничто не давало ей покоя… Куда мое сердце убежало бы от моего сердца? Куда убежал бы я от самого себя? Куда не пошел бы вслед за собой?» И Августин еще раз уехал из Тагасты в Карфаген, ему было тогда двадцать два года.

***

Моника закрыла для манихеев двери дома, где прошло детство Августина. Она сдалась только после того, как ей приснился сон, что Августин станет христианином. Этот поучительный переход от одной религии к другой не был столь уж большим. В богословии манихеев большую роль играли толкования на апостола Павла. Однако существовало и народное манихейство, особенно среди странствующих купцов, и оно было куда более фундаменталистским и менее умственным.

Для пророка Мани мир был своего рода аптекой, в которой очищался свет. Все, что существовало и случалось в мире, имело прямое отношение к защите святых частиц света. Весь kosmos был сценой для драмы, являвшей собой единое целое с драматическим путем каждого человека в отдельности к чистоте и ясности. Манихеи жили в системе метафор, к которым сами они относились, как к непреложной истине. Августин был жадный читатель и, помимо того, увлекался тогда книгами по астрономии и астрологии. Он думал, что в астрономических расчетах содержится истина, которую манихеи не смогли объяснить. Это заронило в него первые сомнения в манихействе, позже он разделил эти сомнения с теми, кто сделал сомнение своей философией, а именно со скептиками или с «академиками», как он их называл (Исп. V, 10; О пользе веры, 20). Здесь он тоже мог опираться на авторитет Цицерона.

Одновременно Августин встретил одного из гл авных теоретиков и защитников манихейства Фавста Милевского. Фавсттоже был африканец и владел искусством увлекать за собой массы. Однако Августина он не убедил (Исп. V, 3 и 6). В более позднем и отчасти автобиографическом письме к другу Гонорату (391) Августин описывает разочарование и растерянность, оставшиеся в нем после встречи с Фавстом (О пользе веры, 20). Он нашел, что Фавст — всего лишь малоосведомленный болтун. С теми, кто не мог состязаться с ним в красноречии и знаниях, Августин вел себя как заядлый сноб.

После дискуссии на встрече в 383 году Августин вышел из общины манихеев. Манихеи объявляли свою религию выбором разума, но именно разум Августина не нашел у них удовлетворения. Теперь он понял, что истину, которой не мог постичь манихейский разум, ему может предложить только христианская вера. Понятие веры, из которого исходит Августин, не является абсолютным противоречием разуму. Верить, говорит он позднее, это «мыслить с убеждением»: cum assensione cogitare (О предопр. свят. 2,5). В вере нет ничего неразумного. Напротив, мы всегда можем полагаться на слова других. Все знания состоят из того, до чего мы дошли сами или слышали от других.

Мы должны верить другим, но это не то же самое, что верить в них. Мы верим им, когда полагаем, что они говорят правду. Но мы верим только в то, что мы любим (Гал. 5, 6). Поэтому решающие знания зависят от удостоверения веры (Ис. 7, 9; Мф. 7, 7). Вера ищет, но разум находит (О Троице, XV, 2). Понимание — это «награда веры»: тегces fidei (Рассужд. на Еванг. от Иоан. 29,6). Больше всего Августин стремился избежать противоречия между верой и знанием. Третьим элементом здесь выступает любовь, которая, впрочем, выделялась также и платониками (О граде Бож. VIII, 8). Счастлив тот, кто может наслаждаться Богом, которого любит. Именно любовь заставляет веру открыться для знания и поддерживает знания, питающиеся верой (Письма, 120, 3).

***