Августин. Беспокойное сердце

В трактате «О христианском учении» Августин развивает понятия «пользоваться» и «наслаждаться», uti и frui (I, 4 и I, 22; Исп. VII, 18), которые, в определенном смысле, соответствуют разнице между полезными поступками и нравственно добрыми поступками (О 83 разл. вопр. 30). Полезные относятся к средствам, нравственно добрые — к области намерений. Эта пара понятий встречается у Цицерона, но первая пара — uti и frui — повторяющаяся тема и лейтмотив у Августина (О граде Бож. XIX, 3). Все безнравственное объясняется тем, что человек «наслаждается» тем, чем следует только «пользоваться», и «пользуется» тем, чем, собственно, должен «наслаждаться» (О христ. учен. I, 3). Другими словами, он путает цель и средства. На самом деле единственной целью является только Бог. Означает ли это, что всем остальным следует лишь пользоваться? Приводит ли мысль о различии между uti и frui к инструментализации отношений к ближнему? Ибо, если Бог — единственное, чем пользоваться нельзя, то, очевидно, ближним пользоваться можно (О Троице, VIII, 8)? Любовью к Богу Августин отвлекает внимание и от заботы о себе, и от любви к ближнему (О нравах катол. церкви, I, 26; О Троице, XIV, 14). Правда, он спасает любовь к ближнему, толкуя ее как часть любви к Богу.

Различие между uti и frui Августин присовокупляет к различию между Творцом и Творением. Творение — это всегда только средства, которыми надлежит пользоваться. Творец — единственная цель, которой можно наслаждаться. Наслаждаться — это значит любить что–то ради него самого. Тот, кто ошибся в выборе цели и средств, рискует отдать свою любовь ошибочным предметам. Слова Августина о совершенном и всепоглощающем «наслаждении Богом» {perfruitio Dei) звучат непривычно для современного уха. Но он хочет сказать, что есть многое другое и менее ценное, что можно любить до самозабвения и что люди фактически делают центром своего мира. Это относится, например, к чести, власти, прекрасному телу. Никто лучше Августина не знает, что искушение честью имеет в виду честь, которая относится только к Создателю.

Единственное, что столь же плохо, как самозабенно «наслаждаться» Творением, это «пользоваться» Творцом. Бог не позволяет, чтобы мы пользовались им для своих целей. Он, по определению, не инструмент, а нечто совершенно иное. Однако Августин боится не за Бога, не за то, что люди станут Его использовать, а за нас самих, ибо тогда окажется, что мы не понимаем, кто такой Бог. Августин как будто полагает, что существует некая закономерность, которая означает, что неправедное использование приводит к неправедному наслаждению, а неправедное наслаждение — к неправедному использованию.

***

По цитатам, которые Августин приводит из Священного Писания, можно реконструировать две трети Библии. Некоторые места он цитирует до тысячи раз. Особенно это относится к Прологу Иоанна, первой главе Бытия и восемнадцатой главе Послания к Римлянам. Другие стихи цитируются по нескольку сотен раз — это Отче Наш, суд над народами в Евангелии от Матфея, гл. 25, о блаженстве, Первое Послание к Коринфянам гл. 15 и о воскресении, Послание к Филиппийцам гл. 2. 6–8 об инкарнации и Псалом 21: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?»

Часто повторяются отдельные цитаты из Послания к Римлянам — 7. 22–25; 5. 5; 5.12 и 8. 23–25. Августин вряд ли считал Библию единой книгой. Для него Библия была собранием сочинений, о которых он всегда говорил во множественном числе — scripturae — «сочинения».

Он проделал огромную работу, защищая Библию от нападок манихеев, заявлявших, что Ветхий Завет разоблачает зло Творца и что Новый Завет полон фальшивых дополнений. В послании к Гонорату — «О пользе веры» — Августин гневается на неправильное и непоследовательное толкование Библии манихеями и защищает аллегорическое толкование на Писание (О пользе веры, 5), которому он сам научился у Амвросия. Бог сделал Библию трудной для понимания именно для того, чтобы победить гордость читающих, говорит Августин (О христ. учен. II, 6; Исп. Ill, 5). Давид придумал свои псалмы так, чтобы они получили мистический смысл (О граде Бож. XVII, 14).

Самые научные комментарии к Библии из всех написанных Августином — это его труд «О Книге Бытия буквально» (401–415), в котором рассматриваются три первых главы Библии. В этой работе Августин, помимо прочего, развивает философскую теорию о rationes seminales (О 83 разл. вопр. 46,2; Об ист. рея. 42,79), «животворящей мысли», осуществленной Господом не сразу, но заложенной в Творение в виды силы, которая позднее может быть реализована на что–то определенное. Такие семена мысли созданы невидимыми как чистая возможность и могут стать причиной чего–то, что обнаружится значительно позже (О Кн. Быт. VII, 6). Это означает, что природа постепенно реализуется через историю и что Творение не закончится, пока не закончится история. Августин сам ассоциирует чистую возможность животворящей мысли с некими числовыми сроками (О Кн. Быт. V, 7).