Августовские ливни

— Небо слепое, у него своя работа, — заметил хозяин. — Пришла ему пора — вот и разгулялось, не смотрит, совсем не считается с землей.

— Ну как живете? — спросила Алена Петровна.

— Да потихоньку, как говорят люди, — ответил хозяин и свернул газету. — Здоровы, слава богу, работаем. Работаем, все имеем.

— Если что не так — говорите, — промолвила она. — Я из области…

— Да знаю, Алена Петровна, — сказал мужчина без улыбки, ничто в его лице не дрогнуло. Сидел тихий, спокойный.

Она встревожилась, смутилась и, узнав сидящего, вспыхнула, чувствуя, как сильней забилось сердце, не смогла выдержать его спокойного взгляда, разгадала в нем глубокую печаль.

— Ты? — прошептала она.

— Может, и не я, Алена Петровна, — наконец усмехнулся мужчина, и она не поняла: сердится за то, далекое, упрекает или насмехается.

— Почему ты здесь, за пятьдесят верст? — удивилась она.

— Купил хату, живу…

— Сергей… Как же тебя? Ты прости…

— Да ничего, — снова усмехнулся он, — по отцу не обязательно называть, мы не привыкли. А так я Корочун, отца моего Адамом звали.

— Да, спасибо, — она опять смутилась, еще больше покраснела. Теперь и сама вспомнила: Сергей Адамович. — Да ты, выходит, знатный человек.

— Какой там знатный? — махнул он рукой, словно застеснялся. — Работаю, да и все.

— Да ты же хороший садовод. Помню, что в прошлом году я тебя к награде представляла. Если б знала, ну, если б помнила, что Корочун — это ты, то большей добивалась бы…

— Хватит мне и этой.

— Ив докладах своих я часто тебя хвалю.

— Хвалите.

— И знал, а молчал, — сказала она. — Ну, я все–таки на виду, хоть раз бы подошел да упрекнул, что знаю фамилию, а не человека. Знаешь, как мне обидно было бы…

— Зачем я буду, Алена Петровна, упрекать, — пожал он плечами, — я работаю, как и прежде, стараюсь. Мне за это хорошо платят, награждают, в газетах пишут.

— Называй меня Аленой, — усмехнулась она, — не будь таким официальным, все ж мы с тобой давно знакомы…

Вы одно, я другое, — спокойно и деловито промолвил он.

— Ладно тебе, — махнула она рукой, — прежде, когда молодая была, ведь называл. — Сказала и снова усмехнулась: помнила, что никогда он так ее не называл — стеснялся.

— Хватит вам смеяться, — попросил он.

— Да не смеюсь, Сергей, — она перестала шутить. — Я тогда и правда молодая, пригожая была, но не очень умная, сама хорошо не понимала, что делаю. А ты все такой же — скромный, стеснительный.

— Да, не меняюсь, — говорил он, глядя на стол, — живу как бог велит.

— Хороший этот твой бог, — сказала она. — А душа твоя еще лучше, Сергей. Только спустя годы понимаешь это.

— Говорите вы, — смутился он, — вы сами очень добры, золотая у вас душа.

— Только не для тебя добрая, — пожалела она, — тебе добра я мало сделала. Сейчас даже неловко в глаза тебе смотреть.

— Мало ли что было когда–то, — запротестовал он, — да еще в молодые годы. Но руки у вас золотые, голова светлая, язык знает, что говорит. За это вас все и уважают.

— Если так, то спасибо за добрые слова, не ожидала я их услышать.

И Алена Петровна вспомнила, как лет двадцать с гаком назад ее, молодую, после окончания института, прислали работать в колхоз, где жил Сергей. Он и тогда был хорошим садоводом, с людьми держался просто, дружески, но был чрезвычайно стеснителен.

Скоро она услышала от девчат, что молодой садовод влюблен в нее, хотя всячески избегает встреч. Наперебой рассказывая о нем разные смешные истории, уговаривали подшутить над ним. И она безрассудно шутила, смеялась над добрым и стеснительным хлопцем. Заглянет в сад и попросит: «Дай мне самых лучших яблок, и я все- все для тебя сделаю…» Он смущался, приносил хорошие яблоки, но она все равно упрекала его, говорила, что он пожалел лучших, что не будет его любить. Он краснел, просил только: «Да хватит вам насмехаться…»

Признаться, она тогда не принимала всерьез робкого Сергея, только шутила: в то время голову ей заморочил председатель колхоза — молодой, красивый, как кукла. Он был с ней очень вежлив, старался сам возить ее всюду на своем «газике». Часто сворачивал в лес, показывал, где в бору растут боровики, как их искать, заводил в такую чащу, что одна она не могла бы выбраться оттуда. Боровиков она так и не научилась находить в вереске, а вот голова ее очень скоро закружилась от «чистого, лесного воздуха», и она, Алена, забеременела…

Вот тогда она и перестала шутить с Сергеем. Ее любимый, председатель, сразу переменился, отошел от нее. Всячески выкручивался, не хотел жениться, доказывал, что ребенок у нее от Сергея, мол, все видели, как она бегала к нему в сад, посиживала с ним в шалаше.

Все же, когда с ним кое–кто поговорил, они поженились, но пожили вместе совсем мало: она не могла выдержать его грубости, капризов, и сама ушла от него. Теперь у нее был другой муж, хороший человек и отец, добрый семьянин.

— Ну как живешь, Сергей? — помолчав, спросила она.

— Я же сказал — хорошо.

— Ах, да… — спохватилась она. — Женился?

— Женился.

— А кто твоя жена?

— Дояркой здесь работает. Вы ее тоже однажды награждали… А как вы сейчас живете?