Августовские пушки

Генерал Ланрезак появился на ступеньках, выйдя из дома, чтобы приветствовать прибывших. Их появление всё же не рассеяло подозрений командующего армией в том, что они могут оказаться генералами без дивизий. И всё сказанное в последующие полчаса не очень-то разубедило его в обратном. Не зная толком языка друг друга, два генерала уединились, решив посовещаться без переводчиков. Затея довольно сомнительная, и объяснение лейтенанта Спирса, что они поступили так по соображениям секретности, вряд ли проясняет ситуацию. Вскоре оба генерала присоединились к членам своих штабов, многие из которых прекрасно владели обоими языками, и перешли в помещение оперативного отдела. Сэр Джон Френч уставился на карту, надел очки, указал на какое-то место на Маасе и попытался спросить по-французски, полагает ли генерал Ланрезак, что немцы форсируют реку в месте, которое носило непроизносимое для англичан название «Юи». Поскольку мост в Юи был единственным между Льежем и Намюром, а войска фон Бюлова как раз двигались по нему на противоположный берег, то вопрос Френча был уместен разве что как риторический. Англичанин запнулся на первой же фразе, не зная, как сказать «пересечь реку». Ему помог Уилсон, подсказав по-французски – «traverser la fleuve», но, дойдя до слов «à Huy», Френч снова запнулся.

— Что он говорит? Что он говорит? – торопил Ланрезак.

— …а Юй, – наконец выговорил сэр Джон, словно ойкнув от боли.

Ланрезаку объяснили, что английский главнокомандующий хочет знать, не думает ли он, что немцы перейдут реку у Юи.

— Скажите маршалу, – ответил Ланрезак, – я думаю, что немцы пришли к Маасу ловить рыбу.

Тон, к которому он прибегал обычно, отвечая на глупый вопрос во время своих знаменитых лекций, вряд ли годился для беседы с фельдмаршалом дружественной армии.

— Что он говорит? Что? – забеспокоился Френч, уловивший интонацию, но больше ничего не понявший.

— Он говорит, что немцы собираются перейти на другую сторону реки, сэр, – без запинки «перевёл» Уилсон.

Итак, как видно из этого обмена репликами, взаимопонимания не получилось с самого начала. Наряды на постой и линии связи, всегда являвшиеся причиной трений между соседствующими армиями, вызвали первые недоразумения. Затем последовали более серьёзные, касающиеся применения кавалерии, причём каждый командующий хотел, чтобы стратегическую разведку проводил другой. Усталый и наполовину расковавшийся корпус Сорде, который Жоффр придал Ланрезаку, был вновь отправлен в дело, на сей раз, чтобы установить контакт с бельгийцами к северу от Самбры в надежде уговорить их не отступать к Антверпену. Ланрезак, как и англичане, крайне нуждался в информации о расположении частей противника и об их передвижениях. Он хотел использовать свежую кавалерийскую дивизию англичан. Френч не соглашался. Явившись во Францию всего с четырьмя дивизиями вместо шести, он хотел придержать пока кавалерию в качестве резерва. Ланрезак неверно понял его, посчитав, будто Френч намерен использовать кавалеристов в пешем строю, а такое предположение было бы смертельным оскорблением для лихого кавалериста, героя конного прорыва под Кимберли.

Наиболее серьёзным из всех разногласий был спор относительно даты, когда британский экспедиционный корпус будет готов вступить в боевые действия. Хотя накануне сэр Джон сказал Жоффру, что будет готов к 21 августа, теперь он передумал – то ли просто из-за нахлынувшего раздражения, то ли по причине нервозной неопределённости. Теперь Френч назначил 24‑е число – то, которое назвал Пуанкаре. Для Ланрезака это было уж чересчур. «Неужели английский генерал полагает, будто противник будет ждать его?» – мысленно недоумевал он. Очевидно, как он с самого начала и полагал, на англичан нельзя было положиться. Разошлись они с «красными лицами». Ланрезак информировал Жоффра, что англичане не будут готовы «по крайней мере до 24 августа». Их кавалерия будет использована как конная пехота, и на неё «нельзя рассчитывать ни для каких других целей». Он поставил вопрос о возможной неразберихе между французами и англичанами на дорогах «в случае отступления». Эта фраза громом среди ясного неба прозвучала в главном штабе. Ланрезак – «настоящий лев» наступления – уже готовился отступать.