Августовские пушки

Нужно было решать. Последовали новые телефонные переговоры между Рупрехтом и фон Крафтом на одном конце линии и фон Штейном и Таппеном на другом. Из главного штаба прибыл новый офицер, майор Доммес, – это было 17 августа – с сообщением, что контрнаступление желательно. Главный штаб уверен, что французы перебрасывают войска на свой западный фланг и не «привязаны» к Лотарингии. Майор Доммес сообщил также об успешном применении осадных орудий под Льежем, вследствие чего линии французских фортов теперь можно не особенно опасаться. Англичане, по мнению главного штаба, ещё не высадились на континенте, и если здесь, в Лотарингии, произойдёт быстрое и решительное сражение, они могут не высадиться вообще. Но конечно, заявил майор Доммес, согласно указаниям Мольтке он обязан предупредить обо всех трудностях контрнаступления. Главная из них – фронтальная атака, анафема германской военной доктрины, поскольку манёвр охвата в условиях холмистой местности и наличия французских фортов невозможен.

Рупрехт ответил, что в контратаке меньше риска, чем в дальнейшем отступлении, что он застигнет противника врасплох и, возможно, опрокинет, что он со своим штабом рассмотрел все возможные рискованные ситуации и командование армии намерено справиться с ними. После обычного красноречивого восхваления наступательного духа своих доблестных войск, от которых нельзя требовать дальнейшего отступления, Рупрехт объявил, что непременно атакует, если только не получит совершенно определённого приказа из главного штаба, запрещающего атаку. «Либо разрешите мне атаковать, – воскликнул он, – либо дайте конкретный приказ!»

Возбуждённый «решительным тоном» Рупрехта, Доммес поспешил в главный штаб за дальнейшими указаниями, а офицеры в штабе Рупрехта «ждали, не зная, будет ли получен запрещающий приказ или нет». Они прождали всё утро 18 августа, а когда так и не получили никаких известий до второй половины дня, фон Крафт позвонил фон Штейну, желая знать, ожидать ли приказа. Снова говорили о преимуществах и возможных неблагоприятных последствиях. Выведенный из терпения, Крафт потребовал определённости: «да» или «нет».

— Нет, мы не запрещаем вам атаковать, – ответил фон Штейн, и в голосе его не прозвучало уверенности современного Александра Македонского. – Решайте, как подсказывает вам разум.

— Решение уже принято. Мы атакуем!

— Ну, тогда начинайте, – даже по телефону чувствовалось, что фон Штейн пожал плечами, – и да поможет вам Бог!

Так немцы отказались от стратегии «мешка». 6‑й и 7‑й армиям приказали повернуть назад и готовиться к контрнаступлению.

Тем временем англичане, которые, по мнению немцев, ещё не высадились на континенте, двигались к отведённой им позиции на левом фланге французского фронта.

Непрекращавшиеся выражения любви со стороны населения диктовались не столько приязнью французов к англичанам, бывшими врагом на протяжении столетий, сколько балансировавшей на грани истерики признательностью союзнику в войне, исход которой был для Франции вопросом жизни и смерти. Британским солдатам, которых продолжали целовать, угощать и осыпать цветами, всё казалось праздником, затянувшейся вечеринкой, где они несомненно оказались главными виновниками торжеств.

Задиристый командующий английским экспедиционным корпусом, сэр Джон Френч, высадился во Франции 14 августа вместе с Мюрреем, Уилсоном и Югэ, состоявшим теперь при английском командовании в качестве офицера связи. Они провели ночь в Амьене и на следующий день отправились в Париж на встречу с президентом, премьер-министром и военным министром. «Vive le Géneral French! Да здравствует генерал Френч! – кричала двадцатитысячная толпа, заполнившая площадь перед Северным вокзалом и прилегавшие улицы. – Гип-гип, ура! Vive l’Angleterre! Vive la France! Да здравствует Англия! Да здравствует Франция!» На всём пути до английского посольства толпа – по мнению некоторых, больше той, что встречала Блерио после его перелёта через Ла-Манш, – радостными криками приветствовала британцев.

Пуанкаре был удивлён, увидев своего гостя: этого человека «спокойных манер… и не очень военного по виду», с вислыми усами, скорее можно было принять за подрядчика, а не за храброго кавалерийского командира. Он казался медлительным и методичным, без особого блеска и без «порыва», и, несмотря на то, что имел зятя-француза и летний дом в Нормандии, едва мог связать несколько слов по-французски. Френч поразил Пуанкаре, заявив, что английские войска не будут готовы к занятию позиций в течение десяти дней, то есть до 24 августа. И это когда Ланрезак считал, что 20 августа может быть слишком поздно. «Как мы заблуждались! – писал Пуанкаре в своём дневнике. – Мы думали, что они готовы до последней пуговицы, а теперь они не выходят на позиции!»