Августовские пушки

Теперь же фон Клуку приходилось беспокоиться о возможном выступлении бельгийцев из Антверпена у него в тылу и вероятном ударе по его флангу англичан, таинственным образом развёртывающихся, как он полагал, где-то справа от него в Бельгии. Он всё время пытался продвинуть свою армию на запад, чтобы найти англичан, однако фон Бюлов, опасаясь разрыва между армиями, постоянно его осаживал, чтобы удержать ровный фронт. Клук протестовал. Бюлов настаивал. «Иначе, – говорил он, – 1‑я армия уйдёт слишком далеко вперёд и не сможет поддержать 2‑ю армию». Обнаружив англичан прямо перед собой, Клук снова попытался двинуться на запад, чтобы нащупать фланг противника. Когда Бюлов вновь помешал ему, Клук обратился с яростным протестом в генеральный штаб. Представление генерального штаба о местонахождении британских войск было ещё более туманным, чем мнение союзников о положении германского правого крыла. «Мы полагаем, что никакой серьёзной высадки не имело места», – ответил штаб и отклонил предложение Клука. Лишённый возможности обойти противника и обречённый на фронтальную атаку, Клук в гневе устремился к Монсу. 23 августа он приказал форсировать канал, занять территорию к югу от него и оттеснить противника к Мобёжу, перерезав ему пути отступления с запада.

В тот день, 22 августа, Бюлову столько же хлопот, что и Клук справа, доставлял находившийся слева Хаузен. Если Клук рвался вперёд, то Хаузен имел обыкновение отставать. Имея на другом берегу Самбры передовые части своей армии, действовавшие против X корпуса Ланрезака, Бюлов предполагал осуществить совместное большое наступление силами своей армии и армии Хаузена и уничтожить противника. Но к 22 августа Хаузен ещё не был готов. Бюлов возмущённо жаловался на «недостаточное взаимодействие» со стороны своего соседа. Хаузен же с не меньшим возмущением жаловался на постоянные требования Бюлова о помощи. Решив больше не ждать, Бюлов бросил три корпуса в отчаянную атаку вдоль линии Самбры.

В течение этого и последующего дней армии Бюлова и Ланрезака сцепились в схватке, известной под названием «битвы у Шарлеруа». В конце первого дня в действие вступила армия Хаузена. Это были те самые два дня, когда французские 3‑я и 4‑я армии старались противостоять катастрофе, ведя бой в лесах и туманах Арденн. Ланрезак находился в Метте, решив оттуда руководить боем, но всё его руководство свелось главным образом к беспокойному ожиданию донесений о происходящем от командиров дивизий и корпусов. Те, в свою очередь, едва могли что-то узнать о своих частях, либо попавших под сильный огонь, либо ведущих уличный бой в какой-нибудь деревне, либо выходящих из боя измотанными, с тяжёлыми потерями. Нередко в подразделениях не оставалось офицеров, которые могли бы прислать боевое донесение. Живое свидетельство происходящего достигло Метте раньше письменного сообщения. На площадь, которую беспокойно мерил шагами Ланрезак, не усидевший со своим штабом в доме, въехал автомобиль с раненым офицером. В нём узнали генерала Боэ, командира одной из дивизий X корпуса. Смертельно бледный, с глазами, видевшими трагедию, он с трудом прошептал подбежавшему к автомобилю Эли д’Уасселю: «Скажите ему… скажите генералу… мы держались… сколько могли».

Об «ужасных потерях» сообщал III корпус, находившийся перед Шарлеруа, левее X корпуса. В течение дня немцы просачивались в этот промышленный город, расположенный по обеим сторонам реки, и теперь французы отчаянно пытались выбить их. Когда немцы пошли в атаку в плотном строю – таков был их обычай, пока французы не отучили их, – они стали превосходной мишенью для «семидесятипяток». Но для орудий, способных производить до 15 выстрелов в минуту, не было достаточного количества снарядов, и поэтому темп стрельбы не превышал 2,25 выстрела в минуту. В Шарлеруа стрелки-«тюркосы» из двух алжирских дивизий, добровольно записавшиеся на службу, сражались с не меньшей отвагой, что и их отцы при Седане. Один их батальон атаковал германскую батарею, заколол штыками расчёты и возвратился, имея всего лишь двух человек не ранеными из 1030. На разных участках фронта, в зависимости от обстоятельств, французы были либо деморализованы, либо взбешены огнём вражеской артиллерии, до которой не могли добраться или которой даже не видели. Они с беспомощной яростью наблюдали за немецкими аэропланами, выполнявшими роль артиллерийских корректировщиков, после полёта которых над французскими позициями обязательно следовал новый дождь снарядов.