Августовские пушки

Всё это стало ясно позднее. 24 августа немцы почувствовали огромный прилив самоуверенности. Впереди они видели только разбитые армии, гениальность Шлиффена была доказана, казалось, что решительная победа уже находится в руках Германии. Во Франции президент Пуанкаре записал в своём дневнике: «Мы должны согласиться на отступление и оккупацию. Так закончились иллюзии последних двух недель. Теперь будущее Франции зависит от её способности сопротивляться».

Одной лишь смелости оказалось недостаточно.

Глава 15 «Казаки!»

Пятого августа французский посол в Санкт-Петербурге Палеолог проезжал мимо казачьего полка, отправлявшегося на фронт. Его командир, увидев на автомобиле французский флажок, наклонился с седла и обнял посла, а потом попросил разрешения провести перед ним свой полк. Посол торжественно приветствовал проезжавших мимо него казаков, а полковник, громким голосом отдавая своей части команды, успел воскликнуть, обращаясь к Палеологу: «Мы перебьём этих грязных пруссаков!.. Никакой Пруссии, никакой Германии!.. Вильгельма – на Святую Елену!» Полк двинулся дальше, его командир поскакал за солдатами, размахивая саблей и оглашая улицу своим боевым кличем: «Вильгельма – на Святую Елену!»

Русские, чья ссора с Австро-Венгрией ускорила войну, были благодарны Франции за союзническую поддержку и стремились так же преданно поддержать французский план. «Наша основная цель, – вынужден был объявить царь с напускной смелостью, куда большей, чем испытывал на самом деле, – уничтожение германской армии». Он уверял французов, что считает военные действия против Австрии «второстепенными» и что приказал великому князю «во что бы то ни стало открыть путь на Берлин и как можно скорее».

Великий князь Николай Николаевич был в самые последние дни кризиса назначен главнокомандующим, несмотря на отчаянное соперничество Сухомлинова, который сам очень хотел занять этот пост. Но русское правительство даже в последние дни царствования Романовых ещё не настолько сошло с ума, чтобы доверить прогермански настроенному Сухомлинову вести войну против Германии. Однако он по-прежнему оставался на посту военного министра.

С самого начала войны французы не были уверены, что Россия действительно выполнит свои обещания, поэтому они торопили своего союзника. «Я умоляю ваше величество, – просил Палеолог во время аудиенции 5 августа, – приказать вашим армиям начать немедленное наступление. Иначе французская армия рискует быть раздавленной». Не довольствуясь только визитом к царю, Палеолог посетил великого князя, который заверил посла, что намеревается начать решительное наступление 14 августа, то есть, в соответствии с обещанием, на пятнадцатый день мобилизации, не ожидая завершения концентрации войск. Известный своими энергичными, порой даже непечатными выражениями, великий князь тут же составил по-средневековому изысканную телеграмму к Жоффру. «Твёрдо уверенный в победе», он выступит против врага, имея рядом со своим штандартом флаг Французской республики, подаренный ему Жоффром во время манёвров в 1912 году.

Разрыв, который существовал между данными французам обещаниями и готовностью к действиям, был слишком очевиден, и, возможно, это стало причиной слёз великого князя, которые, как говорят, он пролил, когда был назначен верховным главнокомандующим. По свидетельству одного очевидца, Николай Николаевич «был совершенно не готов к этой роли и, как он сам говорил, получив царский приказ, плакал навзрыд, потому что не знал, как приступить к своим обязанностям». Будучи, по мнению одного ведущего русского военного историка, «чрезвычайно подготовленным» к выполнению возложенной на него задачи, великий князь, вероятно, плакал не столько о себе, сколько о России и мире. Предчувствие, охватившее некоторых лиц в 1914 году, заставляло их трепетать за судьбы человечества. В то время слёзы проливали даже самые храбрые и решительные. Мессими, открывая 5 августа заседание кабинета министров речью, полной отваги и уверенности, прервался на её середине, закрыл лицо руками и зарыдал, не в силах говорить дальше. Когда Уинстон Черчилль провожал Генри Вильсона, то, желая удачи и победы британскому экспедиционному корпусу, «рыдал так, что не мог закончить фразы». В Петербурге вполне могли переживать схожие чувства.