Августовские пушки

В 11 часов вечера прибыл лейтенант Спирс, срочно примчавшийся из штаба 5‑й армии и сообщивший горькую весть – генерал Ланрезак выходит из боя и отводит свою армию на позиции, находящиеся в тылу англичан. Реакция Спирса на решение, принятое без консультации с англичанами и не доведённое до их сведения, была подобна поведению полковника Адельберта, когда тот узнал о намерении короля Альберта отойти к Антверпену. Эти чувства оставались ещё ярки даже семнадцать лет спустя, когда Спирс писал воспоминания о событиях августа 1914 года.

Отступление Ланрезака ставило в крайне опасное положение английский экспедиционный корпус, который словно бы повисал в воздухе. На срочно созванном совещании было решено отвести войска немедленно, как только приказы на отступление будут составлены и доставлены войскам. Задержка с доставкой приказа Смит-Дорриену, выбравшему странное место для своего штаба, стоила потом многих жизней. Штаб корпуса обосновался в скромном частном загородном доме, носившем весьма напыщенное название Шато-де-ля-Рош и расположенном возле деревушки Сарля-Брюйер, где не было ни телеграфа, ни телефона; к нему вела местная просёлочная дорога, отыскать которую и днём-то было трудно, не говоря уже о середине ночи. Даже Мальборо и Веллингтон не пренебрегали более удобными, хотя и не очень аристократическими помещениями для размещения штаба, лишь бы рядом была большая дорога; первый устроил штаб в аббатстве, а второй – в таверне. Приказ Смит-Дорриену был отправлен на автомобиле и попал к нему в руки только в 3 часа утра, а корпус Хейга, не участвовавший в бою, свой приказ получил по телеграфу часом раньше и уже до рассвета был готов к отступлению.

К этому времени подтянулись два германских фланговых корпуса, атака немцев была возобновлена, и отступление II корпуса, весь день накануне находившегося под огнём, вновь пришлось проводить в тех же условиях. В суматохе один из батальонов так и не получил приказа на отход и сражался до тех пор, пока не был окружён, а почти все солдаты не оказались убиты, ранены или взяты в плен. Уйти удалось только двум офицерам с двумястами солдат.

Так закончился первый день боя для англичан, не сражавшихся с европейским противником с Крымской войны и не ступавших на европейскую землю со времён битвы при Ватерлоо. Разочарование было горьким: для I корпуса потому, что он спешил в пыли и жаре на позиции, а теперь вынужден был повернуть и идти обратно, не сделав почти ни одного выстрела, а для II – гордого своей стойкостью перед прославленным противником и ничего не знавшего ни о его превосходящих силах, ни об отходе 5‑й армии, – потому, что для них был непонятен полученный приказ на отступление.

И для Уилсона произошедшее стало «жестоким» разочарованием. Он во всём обвинял Китченера и кабинет, пославших четыре дивизии вместо шести. Будь на континент посланы все шесть дивизий, заявил он с той чудесной неспособностью признавать ошибки, которая в конце концов сделала его фельдмаршалом, то «это отступление было бы наступлением, а поражение – победой».

Самоуверенность и легкомыслие Уилсона начали увядать, а сэр Джон Френч, в лучшем случае непостоянный, вовсе впал в уныние. Он пробыл во Франции всего лишь немногим более недели, но на нём уже сильно сказались напряжение, беспокойство и ответственность, к которым добавилось несправедливое отношение Ланрезака, а крушение планов в первый же день сражения совершенно расстроили его и разочаровали. На следующий день командующий экспедиционным корпусом закончил свой доклад Китченеру предложением: «Полагаю, следует обратить серьёзное внимание защите Гавра». Гавр находился в устье Сены, почти в 100 милях к югу от первоначального места высадки в Булони.