Августовские пушки

Флот рос, как по своей общей мощи, так и по своим возможностям, увеличивалась численность обученного рядового и командного состава, немецкие инженеры улучшали артиллерийские системы, повышали бронепробиваемость снарядов, усовершенствовали оптические инструменты и дальномеры, повышали сопротивляемость к разрушению броневого листа. И поэтому флот становился слишком ценным ресурсом, чтобы его можно было потерять. Хотя по соотношению «киль на киль» германский флот приближался к английскому, а по артиллерии превосходил его, кайзер, который вряд ли забывал о том, что у Германии не было собственных Дрейков или Нельсонов, никогда по-настоящему не верил, что германские корабли и матросы способны нанести поражение английскому флоту. Ему была невыносима сама мысль о том, что его «дорогуши» – так Бюлов называл кайзеровские линкоры, будут покорёжены снарядами, запачканы кровью, или, в конце концов, израненные и потерявшие управление, утонут в морской пучине. Тирпиц, кому Вильгельм некогда пожаловал дворянство, присовокупив к фамилии частицу «фон», но чьи теоретические воззрения исходили из необходимости использовать флот для боя, начал казаться кайзеру опасностью, чуть ли не такой же, как и враг. Постепенно адмирала отодвинули в сторону, перестав числить среди ближайших советников кайзера; на совещаниях больше не раздавался его высокий, писклявый, как у ребёнка или евнуха, голос, который было удивительно слышать от человека такого рослого телосложения и со столь агрессивным поведением. И хотя Тирпиц оставался главой морского министерства, всю военно-морскую политику определяла, при общем руководстве кайзера, небольшая группа, состоящая из начальника морского генерального штаба (адмирал-штаба) адмирала фон Поля, главы морского кабинета кайзера адмирала фон Мюллера и главнокомандующего флотом адмирала фон Ингеноля. Хотя Поль и выступал в поддержку стратегии, нацеленной на сражение, он был ничтожеством, который удостоился наивысшей степени незаметности, какая только была возможна в гогенцоллерновской Германии, – его ни разу не упомянула в своей энциклопедии слухов княгиня Бюлов. Мюллер относился к тем придворным лизоблюдам и педерастам, которыми декорируют двор, выдавая их за советников суверена; Ингеноль был офицером, «имевшим оборонительную точку зрения на операции флота». «Мне не нужен человек, который будет давать указания, – заявлял кайзер. – Я и сам с этим справляюсь».

Когда наступил период «окружения», период, который не давал покоя всё его правление, период, когда мёртвый Эдуард зловеще казался «сильнее меня живого», инструкции кайзера гласили: «На настоящий момент я приказываю флоту Открытого моря занимать оборонительную позицию». Стратегия, принятая на вооружение отточенным инструментом, который Вильгельм имел в своём распоряжении, заключалась в том, чтобы оказывать влияние «самим фактом существования флота». Оставаясь на недоступных укреплённых позициях, он должен был действовать как постоянная потенциальная угроза, заставляя противника быть настороже, в ожидании возможной вылазки, и тем самым отвлекать вражеские военно-морские ресурсы и удерживать часть его сил в бездействии. Такая общепризнанная роль отводилась для слабейшего из двух флотов, и подобные действия полностью одобрял Мэхэн. Однако позднее он пришёл к выводу, что ценность «флота существующего» «во многом преувеличена», потому что влияние военно-морских сил, которые принимают решение не сражаться, со временем превращается в убывающую величину.

Даже кайзер не мог проводить подобную политику, не имея на то обоснованной причины и действенной поддержки. У него было и то, и другое. Многие немцы, особенно Бетман-Гольвег и представители наиболее космополитичных и не связанных с военными группировок не могли поначалу заставить себя поверить в то, что Англия на самом деле станет воевать по-настоящему. Они тешили себя мыслью, что от Англии возможно будет откупиться сепаратным миром, особенно после того, как окажется повержена Франция. Отчасти этой идеей объясняется то, что в своём меморандуме Эрцбергер тщательно избегал упоминаний о захвате английских колоний. Чувство взаимного родства создавали семейные связи матери кайзера, английские жёны немецких принцев и древние узы тевтонов. Чтобы Германия и Англия дошли в своих спорах до того, чтобы устроить между собой сражение, чтобы пролилась кровь и гибли люди, – представить подобное было трудно, если вообще возможно. (При подобном взгляде на вещи по какой-то прихоти кровь, пролитая при окружении британского экспедиционного корпуса заодно с французскими войсками, всерьёз в расчёты не бралась.) Кроме того, существовала надежда сохранить германский флот невредимым – как фактор торга, чтобы вынудить Англию заключить соглашение. Эта теория пользовалась мощной поддержкой Бетман-Гольвега, и кайзер с радостью за неё ухватился. Время шло, близилось сияние победы, и желание провести флот через войну в целости и сохранности, использовав затем при ведении торга за столом переговоров, становилось всё сильнее и сильнее.