Августовские пушки

Между тем Черчилль отдал Милну новое распоряжение: «Нести дозор в устье Адриатики, но приоритетной целью объявлен „Гёбен“. Следуйте за ним, куда бы он ни пошёл, и будьте готовы действовать по известию о начале войны, каковая представляется весьма вероятной и даже неизбежной». К этому моменту адмирал Милн уже не знал, где находится «Гёбен», – «Чатэм» его потерял. Милн полагал, что крейсер идёт на запад, планируя напасть на французские транспорты, а из допроса капитана немецкого угольщика, задержанного на Майорке, следовало, что после этого «Гёбен» устремится через Гибралтар в Атлантику. В итоге «Индомитейбл» и «Индефатигейбл» освободили от патрулирования в Адриатическом море и послали на запад с приказом найти «Гёбен». Весь день 3 августа «Гёбен» уходил на запад от Мессины, а охотники отставали от него на целые сутки.

В то же время французский флот перемещался из Тулона в Северную Африку. Выход был намечен на день раньше, но в Париже 2 августа морской министр доктор Готье «случайно забыл» направить торпедные катера и эсминцы в Ла-Манш. Разгорелся скандал, и Средиземноморский флот оказался его заложником. Военный министр Мессими был одержим идеей ускорить переправку Колониального корпуса. Доктор Готье, смущённый своим промахом в Ла-Манше, теперь проявлял неумеренное рвение и, впав в крайнюю воинственность, предложил напасть на «Гёбен» и «Бреслау» до объявления войны. «Его нервы на пределе», – заметил президент Пуанкаре. Морской министр разошёлся до такой степени, что вызвал военного министра на дуэль, но благодаря усилиям коллег, которые разняли комбатантов, он в конце концов обнял Мессими со слезами на глазах и согласился подать в отставку по состоянию здоровья.

Недоумение французов относительно позиции Великобритании, которая не спешила определять своё отношение к происходящему, лишь усугубляла ситуацию. В 4 часа вечера кабинету министров наконец удалось сформировать более или менее единодушное мнение и отправить телеграмму французскому главнокомандующему, адмиралу Буэ де Лапейреру. В телеграмме говорилось, что «Гёбен» и «Бреслау» замечены в Бриндизи, и, получив сообщение об открытии военных действий, он должен «остановить их» и защищать транспорты, а не просто те конвоировать.

Адмирал де Лапейрер, человек опытный и суровый, которому французский флот в значительной степени обязан своим превращением из скопища проржавевших калош в боеспособное соединение, решил всё равно организовать конвои, так как «сомнительная», на его взгляд, позиция англичан не оставляет выбора. Он объявил тревогу и вышел в море в 4 часа утра, через несколько часов после того, как Сушон покинул Мессину. На протяжении следующих суток три французских эскадры двигались на юг, в направлении Орана, Алжира и Филипвиля, а «Гёбен» и «Бреслау» шли на запад к той же цели.

В 6 часов вечера 3 августа радист Сушона доложил адмиралу, что Франция объявила войну Германии. Адмирал приказал ускорить ход; так же поступили и французы, но скорость немцев была выше. В 2 часа утра 4 августа «Гёбен» уже готовился открыть огонь по вражескому порту, когда поступил приказ адмирала Тирпица «немедленно идти в Константинополь». Не желая возвращаться без, как писал Сушон, «дегустации пламени, столь желанного для всех нас», рейдеры шли прежним курсом, пока алжирское побережье не обрисовалось в утреннем полумраке. Был поднят российский флаг, крейсера приблизились на расстояние залпа и открыли огонь, «сея смерть и панику». Как восторгался впоследствии один из членов экипажа, «трюк удался блестяще». Согласно «Kriegsbrauch», или правилам войны, составленным германским генштабом, «использование вражеской формы и флага врага или нейтрального флага и знаков отличия с целью обмана врага признаётся допустимым». Как воплощение официального немецкого военного мышления, «Kriegsbrauch» дезавуировал подпись Германии под Гаагской конвенцией, статья 23 которой запрещает пользоваться неприятельским флагом.

После обстрела Филипвиля – и Бона орудиями «Бреслау» – адмирал Сушон вернулся к Мессине. Там он планировал запастись углём с немецких торговых пароходов и уже затем идти в Константинополь, до которого было 1200 миль.