Что ж так всё сложно! Пока стоит воздержаться от спора, чтобы переговорить с парнями. На крайний случай всегда можно поднять объективный контроль и прослушать переговоры, чтобы понять, где меня обманывают.
— Дмитрий Александрович, если мои товарищи говорят, что ничего не было, значит, это так. Им виднее. Оператор мог и ошибиться. Я услышал только начало фразы и мог спутать с другим докладом. Был ошибочный доклад? — повернулся я к Тутонину.
Витя даже глазом не моргнул и тут же стал отвечать. Ну точно всё у них заготовлено!
— Был, конечно. По словам оператора, меток на индикаторе было очень много.
— Очень странно. Вы тоже так считаете, Андрей Викторович? — спросил Граблин у Бурченко.
— Ничего странного. Будто бы вы видели что-то на индикаторе, товарищ полковник. Вы же ничего не видели? — настойчиво спросил Андрей Викторович у Граблина.
Дмитрий Александрович несколько опешил от такого вопроса и начал сильно кашлять. Он отошёл в сторону, и больше этот вопрос не поднимался.
Седов ещё несколько минут выяснял все обстоятельства вылета. Настроение у него было совсем плохое.
— Выходит, нас обманули. Мы ждали массированного удара с применением всего, что есть у американцев. А по итогу нам просто перед лицом поводили хвостом. Может, и другим предметом, — произнёс вице-адмирал.
Наступил очередной момент молчания. Как по мне, командующий понимает прекрасно, что отразить атаку на Ливию не получится. И я с ним согласен.
— Андрей Викторович, я попрошу вас остаться. Все остальные свободны, — подытожил Седов, и мы направились к выходу.
В коридоре меня отвёл в сторону Граблин. Не сразу у него получилось сказать, что он хотел. Его настиг очередной приступ кашля.
— Вам нездоровится, товарищ полковник. Почему вас не меняют? — спросил я, когда Дмитрий Александрович пытался начать разговор, но сил на это у него ещё не было.
— Я в порядке, Родин. В отличие от тебя. Что за цирк с переглядами и шпионские игры? Я ведь подниму объективный контроль и найду этот доклад. Почему вы Валентину Егоровичу не доложили?
— Во-первых, доклад был, и ребята не отрицают. Во-вторых, вице-адмирал тоже был в кабинете и всё слышал. И ему этот эпизод не показался значимым.
— Зато мне он показался таким. Не забывайте, что ваша группа на корабле лишь отдана нам в помощь. Вы здесь не главные, — злобно проворчал Граблин, вновь закашлял и ушёл.
Да что с ним такое?! В таком состоянии ему в больницу надо. Причём не в военную санчасть, а в самую лучшую больницу страны.
После столь «содержательной» беседы с Граблиным, я пошёл снимать снаряжение. Живот урчал от предвкушения завтрака, а голова бурлила от насыщенного событиями утра.
Обдумывая сказанное моими товарищами в классе, начинает у меня складыватьсяпазл. Кто-то в группе стучит.
В комнате для хранения высотного снаряжения и костюмов ВМСК, меня уже ждали Белевский и Тутонин.
— Отдыхаете? — спросил я, снимая поплавки спасательного пояса.
— Тебя ждём. Поговорить надо, — ответил Витя, убирая в шкаф свой защитный шлем.
— Надо, но не здесь.
— Как раз таки здесь и сейчас, Сергей. Мы кое-что важное хотим сказать. Считаешь, мы не понимаем, о чём ты сейчас думаешь?
Сомневаюсь, что они понимают. Во мне сейчас две противоборствующие стороны. Одна за то, чтобы прям здесь высказать парням и определить среди них стукача. Вторая, требует всё отложить и пойти на завтрак.
Вот и надо решить, чего больше хочется.
— Если честно, я голоден. Сказать вы мне всегда успеете, а вот еда нас ждать не будет. Кушать пошли, — сказал я, и мы вышли из комнаты.
Кают-компания, где мы всегда принимали пищу, была обыкновенной столовой на 100–150 человек. Длинные, прибитые к полу столы, отсутствие скатертей и приборы, которые лучше протереть перед использованием — всё, как в армии. Правда рацион лётного состава несколько отличался от еды матросов и мичманов. Да и офицеры на корабле кушали не так, как мы.
Наш стол, рядом с большим стендом с фотографиями и раскладкой пищи, всегда был свободен. Редко когда нашей группе удавалось всем вместе собраться и принять пищу. Кто-то мог быть в ангаре, кто-то ещё с вылета не вернулся. А экипаж Як-44 мы и вовсе видели только на постановке задач. У них налёт, думаю, уже перевалил за полторы сотни часов в этом походе.
Пока нам несли завтрак, Белевский внимательно разглядывал фотографии. На них были запечатлены некоторые моменты из жизни корабля. Его внимание привлекла одна из фотографий, на которой был запечатлён член политбюро Русов во время посещения авианосца.
— Месяц уже смотрю и не могу понять. Это товарищ Русов, фронтовик и член политбюро. А кому он жмёт руку, не разобрать, — сказал Саня.
Я уже давно приметил это фото. На нём Григорий Михайлович Русов жмёт руку мне. Виден только мой затылок, но его я всегда узнаю. Как раз после этого рукопожатия я и предложил Русову опробовать наш самолёт.
— Не твой ли затылок, Сергей? — спросил у меня Тутонин.
— Мой. Весёлый тогда был день.