Авиатор (СИ)

— Ну, зато теперь вы знаете, в чем состояло увлечение профессора. Он собирал любые более или менее достоверные известия о «невероятном» и «невозможном». В его кабинете был целый шкаф с папками, содержащими в себе такого рода истории, свидетельства и наблюдения. Иногда я читал эти документы. Вначале из пустого интереса, все-таки любопытство не порок, не правда ли? Затем мой интерес окреп и приобрел характер игры ума. Я изучал эти документы не столько потому, что верил во все описанные в них чудеса, сколько потому, что сами эти фантастические истории заставляли меня смотреть даже на общеизвестные факты взглядом естествоиспытателя. Вопрошающим взглядом, если угодно. Н-да, взыскующим взглядом… — Неожиданно Тюрдеев замолчал, и Лиза начала даже беспокоиться, потому что пауза длилась и длилась, но Тюрдеев к ней все-таки вернулся.

— Извините, — сказал он. — Пожалуй, я тоже закурю.

Помолчали. Лиза собеседника не торопила, поскольку поняла, что они подошли к главному.

— Знаете, кто рассказал о вас Райту? — неожиданно спросил лекарь.

— Капитан Добрынин, разве нет?

— Нет, он только подтвердил Райту достоверность полученной им информации.

— Если не Добрынин, то кто? — вопрос напрашивался, вот Лиза его и задала.

— Я.

— Что?! — не поверила своим ушам Лиза, но только успела задать этот глупый вопрос, как поняла, что стоит над бездной. Хотелось упасть и падать без конца, но одновременно было страшно «взглянуть себе под ноги».

— Мы познакомились с вами, Елизавета Аркадиевна, три года назад во Флоренции.

— Мы?.. — боясь услышать подтверждение своей догадки, спросила Лиза.

— Да, — сказал Тюрдеев с каким-то «вымученно» нейтральным выражением лица, — у нас были отношения, но дело не в этом, хотя и этого было бы достаточно. Вы, скорее всего, не помните, Елизавета Аркадиевна, или вовсе не знали, — если моя догадка верна, — но дело даже не в близости, а в тех чувствах, которые я испытывал к Елизавете Браге. Полагаю, что я ее любил, люблю и теперь.

«Только этого мне не хватало! Бывшего любовника Елизаветы в непосредственной близости!»

— Значит, вот отчего вы на меня так смотрели, — припомнила их первую встречу Лиза. — Но, Леонтий Микитович милый, мне нечего вам сказать. Ни про какие иные миры я ничего не знаю. Я все та же Елизавета Браге, но я вас не помню. И неудивительно. Я вообще, много чего не помню, только никому об этом не рассказываю. Не помню, вот и весь сказ.

— Не помните, — согласился Тюрдеев с печальной улыбкой, появившейся на его красиво очерченных губах. — Сообщение о вашей гибели, Елизавета Аркадиевна, застало меня во время экспедиции в Гиперборею. Мы планировали пройти над хребтом Котельникова, но нам это не удалась, и мы, израсходовав запасы в бесплотных попытках найти проход в Высоком Барьере, взяли курс на Архангельск. «Звезда Севера» подходила к озеру Пильня, когда Шлиссельбургское радио сообщило о бое под Опочкой.

— Мне очень жаль… — Ну, а что еще она могла сказать? Практически ничего.

— Мне тоже жаль, хотя, скорее всего, слово «жалость» ничего не объясняет, да и не выражает ничего.

Наверное, ей было бы легче, если бы он заплакал, или еще что-нибудь в этом же роде, но Тюрдеев был внешне спокоен, а о том, что происходит у него в душе, можно было только догадываться.

— Почему вы не сказали сразу?

— А зачем? Я и сейчас не уверен, что поступаю правильно.

— Честность лучшая политика! — Лиза никогда не была уверена, что это утверждение имеет смысл, но сейчас ей было легче говорить, даже если она несла откровенную чушь, чем сидеть перед Тюрдеевым и молчать.

— А как вообще вышло, что вы оказались на «Звезде Севера»? — сменила она тему.

— Случайно, — Тюрдеев даже обозначил движение, напоминающее пожатие плеч, но и только. — Просто стечение обстоятельств, Елизавета Аркадиевна. Профессор Морамарко неожиданно умер, и заканчивать диссертацию я поехал в Гейдельберг. Меня пригласил туда Генрих Вунзен, который, как и я, прежде был учеником Морамарко. Только давно. Так и вышло, что ученую степень доктора медицины я получил в Германии. Там же по некоторым семейным обстоятельствам, о которых мне не хотелось бы теперь говорить, я и остался работать. Получил в университете должность, позволяющую со временем стать профессором, открыл частную практику, но главное — взял на себя труд разобраться с архивом Морамарко. Дело в том, что к этому времени я увлекся экстраординарной биологией не меньше, чем был увлечен ею мой покойный учитель, и загорелся идеей продолжить его исследования, и, может быть, пойти дальше, создав — подобно Карлу Линнею, — классификацию «чудес».

— Классификация чудес? — переспросила Лиза, которой названное Тюрдеевым имя ничего не говорило, кроме смутной отсылки к школьной программе по биологии.

— Карл Линней, — терпеливо объяснил лекарь, — создал единую классификацию фауны и флоры…

— Ах, вот оно что! И вы…