Быстро просчитав ситуацию, Чейз обратился к президенту с покаянным письмом, в котором полностью открещивался от инициатив Помроя и для подкрепления своей приверженности делу Союза даже попросился в отставку: «Если, по Вашему мнению, хоть что-то в моих действиях или в моей позиции нарушает вверенные мне общественные интересы, прошу сказать об этом. Без Вашего полного доверия я не могу управлять Министерством финансов ни одного дня».
Линкольн отставку не принял, показав тем самым полное доверие к Чейзу как к министру финансов (и, добавим в скобках, считая, что в составе правительства Чейз менее опасен и более контролируем, чем вне его). При этом в ответном письме он тонко намекнул, что сильно сомневается в неосведомлённости Чейза о действиях его друзей, поскольку сам благодаря своим друзьям уже давно знал про циркуляр и прочие попытки пододвинуть Чейза к номинации в президенты. Впрочем, он дал понять, что не имеет отношения к инициативам Блэров в той же степени, в какой Чейз к инициативам Помроя:
«…Полностью согласен с Вами: никто из нас не вправе отвечать за то, что предпринимают наши уважаемые друзья без нашего ведома и одобрения; уверяю Вас, как и Вы уверяли меня, что никаких нападок на Вас ни по моей инициативе, ни с моего одобрения не совершалось»{677}.
Критика Чейза в Конгрессе продолжалась.
Министр финансов понял, что снова, как и в конце 1862 года, Линкольн его переиграл, и публично заявил, что не хотел бы, чтобы его имя рассматривалось далее в качестве кандидата на президентское кресло. Уже в начале марта партийный организатор из Огайо, штата Чейза, писал Помрою, что тамошние республиканцы действуют в гармонии с политическим течением всей страны и совершенно очевидно, что на партийном съезде кандидатом в президенты выдвинут Линкольна. Так и вышло. «Не взошёл пудинг Чейза на помроевских дрожжах!»{678} — заметил один из корреспондентов президента.
Не вышло с Чейзом — попробуем с другим популярным кандидатом, решили сторонники радикальных мер. В феврале-марте 1864 года на политические подмостки снова поднялся Джон Фримонт, затаивший обиду на «недооценившего» его президента. Позже был даже созван съезд радикальных республиканцев, готовых объединиться с частью демократов для создания «третьей партии» — «радикально-демократической». Съезд этот выдвинул Фримонта кандидатом в президенты, но, судя по составу делегатов, событие было фарсом: влиятельных политиков среди них не было. Когда Линкольн узнал, что выдвигать Фримонта вместо заявленных нескольких тысяч собрались менее четырёхсот человек, он тут же взял Библию и процитировал из Книги Царств: «И собрались к нему все притеснённые и все должники и все огорчённые душею, и сделался он начальником над ними, и было их около четырёхсот человек» (1 Цар. 22:2). Фримонт притянул к себе радикалов и некоторых аболиционистов (в том числе Фредерика Дугласа), но раскол партии никак не грозил.
Серьёзнее обстояло дело с героем войны генералом Грантом. Имя его на слуху, рассуждали авторы идеи о номинации Гранта, оно ассоциируется с успехами и дарит надежду на долгожданное окончание войны. Свои виды на Гранта имели и демократы, отложившие съезд до конца лета, чтобы точнее сориентироваться в обстановке{679}.
Когда Линкольна спросили, не боится ли он, что Грант летом возьмёт Ричмонд, приблизит мир и вследствие этого станет его опасным конкурентом, кандидатом в президенты от демократов, тот ответил: «Мои чувства похожи на чувства одного человека, сказавшего как-то, что, в общем, он не хочет умирать, но если уж выбирать, от какой болезни, то именно от этой»{680}.