Авраам Линкольн

Санитар из Вашингтона Уолт Уитмен очень переживал за брата, участвовавшего во всех этих боях, и писал родителям: «Я верю в конечный успех Гранта, верю, что мы будем в Ричмонде… Но какой ценой! Число прибывающих раненых, жестокость их ранений превосходят всё, что мы видели раньше»^{694}. С пароходов сгружали и сгружали раненых на бесконечную ленту повозок. Грант шёл вперёд и выбивал живую силу Ли. Он ежедневно терял в среднем по две тысячи человек убитыми и ранеными, расплачиваясь по страшному «счёту мясника» в жестокой пропорции пять к трём.

Однако в результате к началу лета армия Гранта стояла всего в девяти милях от Ричмонда, касаясь левым флангом тех же позиций, на которых два года назад стояла армия Макклеллана. В Джорджии Шерман ловкими манёврами неумолимо отжимал Джонстона к Атланте.

Всё это было ещё не успехом, но обещанием успеха — и в очень подходящее время: в Вашингтон, а потом в Балтимор стали съезжаться делегаты Республиканского съезда, назначенного на 7 июня. Для обеспечения единства избирателей и привлечения «военных демократов» Республиканская партия была временно переименована в «Партию общенационального союза».

Дэвид Дэвис, режиссёр победы 1860 года, был настолько уверен в исходе голосования, что решил не приезжать, объяснив Линкольну: «Я посчитал голоса штатов, уполномоченных голосовать за Вас, — похоже, Вас номинируют с всеобщего одобрения. Если же будет хотя бы видимость оппозиции — я приеду, однако и тогда борьба будет даже неинтересной». О том же заявлял и официальный Комитет по выдвижению кандидата в президенты: похоже, вся работа конвенции сведётся к оформлению «воли народа»^{695}.

Так и вышло. Чтобы продемонстрировать единство страны, решили голосовать по штатам. Первым имя Линкольна произнёс представитель Иллинойса, и зал взорвался аплодисментами. Только когда дело дошло до Миссури, представитель делегации, составленной из республиканцев-радикалов, выступил с явно извинительным тоном: мол, делегация поддержит любого избранного депутата, но уполномочена в первом туре голосования отдать 22 голоса за генерала Гранта. Стон разочарования (как жаль, что не единогласно!) пронёсся над залом, но ненадолго: не успел секретарь объявить, что Линкольн побеждает подавляющим большинством голосов (за него было подано 494 голоса, остальные 22 — за Гранта), руководитель оппозиционной делегации попросил отдать все голоса Линкольну. Теперь можно было объявлять, что кандидат в президенты от Республиканской партии избран единогласно^{696}. А вот Ганнибал Гэмлин уступил номинацию кандидата в вице-президенты «военному демократу» из Теннесси Эндрю Джонсону, на посту военного губернатора многое сделавшему для сохранения штата в составе Союза. Джонсон ненавидел рабовладельческую аристократию и был сторонником развития Юга по фермерскому пути, ненавидел рабство как институт, хотя и не симпатизировал неграм. Так был соблюдён баланс партийных и региональных интересов.

Осталось только принять программу. И здесь Линкольн настоял на одном принципиальном пункте: на съезде в программу партии должен быть включён пункт о поддержке конституционной поправки, отменяющей рабовладение. В Чикаго в 1860 году это было бы немыслимо. Теперь, в 1864-м в Балтиморе, продолжительные рукоплескания делегатов сопровождали чтение третьего пункта партийной программы: «Постановили: поскольку рабовладение было причиной мятежа и до сих пор составляет основу его силы, поскольку оно всегда враждебно принципам республиканского правления, справедливости и национальной безопасности, требовать его полного и окончательного уничтожения на территории республики»^{697}.

Четырьмя годами ранее Авраам и Мэри принимали официальную делегацию съезда в тесных комнатах дома в Спрингфилде. Теперь в их распоряжении был Восточный зал Белого дома. Там же был устроен приём для депутатов нового политического образования, призванного объединить республиканцев и «военных демократов», — Лиги общенационального союза. После этой встречи получил широкое распространение главный лозунг избирательной кампании Линкольна. 10 июня газеты разнесли по всей стране:

«Я, джентльмены, никогда не позволял себе считать себя лучше всех в стране. Но мне приходит на ум один старый фермер-голландец, который как-то сказал приятелю: „Коней на переправе не меняют“»^{698}.