Авраам Линкольн

«Сограждане! В некоторых частях нашего избирательного округа стали распространяться слухи о том, что я открыто надсмехаюсь над христианской верой. Вот почему я решил внять совету друзей и разъяснить свою позицию в этом вопросе. Я не являюсь прихожанином какой-то определённой церкви, это правда. Но правда и то, что я никогда не отрицал истину Священного Писания и никогда не высказывался неуважительно ни вообще о религии, ни о какой-либо отдельной ветви христианства…

Меня и самого не убедишь поддержать при выдвижении на государственную должность человека, который является открытым, глумящимся врагом религии. Оставляя вершить высшую справедливость в отношении такого человека Творцу, я всё-таки не думаю, что кто-либо имеет право оскорблять чувства и подрывать мораль общества, в котором он живёт… Я публично осуждаю того (кто бы это ни был), кто распускает подобные фальшивые слухи обо мне»^{150}.

Листовка сыграла свою роль, и отчаянная попытка религиозной дискредитации Линкольна если и удалась, то лишь отчасти. Выборы 3 августа 1846 года закончились уверенной победой кандидата вигов: 6340 голосов и девять графств за Линкольна против 4829 голосов и двух традиционно продемократских графств за Картрайта. Даже 14 лет спустя Авраам точно помнил, что его перевес был в 1511 голосов и что эта цифра в два раза превысила традиционное большинство, обеспечивавшее победы его предшественникам. Картрайт был настолько расстроен, что даже не упомянул о неудаче в «Автобиографии», опубликованной в 1857 году^{151}. Линкольн «отплатил» политическому сопернику по-своему: в 1859 году в трудном судебном процессе по обвинению внука Картрайта в убийстве добился его полного оправдания^{152}.

А в августе 1846-го Линкольн вернул своим сторонникам почти все деньги, собранные ими на ведение избирательной кампании. Из 200 долларов он возвратил 199 долларов 25 центов со следующим примечанием: «Я совершал поездки на собственной лошади, у меня не было дорожных расходов, поскольку проживание в домах друзей ничего мне не стоило; моей единственной тратой стали 75 центов за бочонок сидра, который от меня потребовали выставить какие-то наёмные рабочие»^{153}.

Новоизбранный конгрессмен счёл возможным оставить для истории своё первое фотографическое изображение, точнее говоря, дагеротип. Он и Мэри отправились в студию на главной площади Спрингфилда (северо-восточный угол, над аптекой) и выдержали непростую церемонию, включающую фиксацию головы модели и четверть часа неподвижного позирования перед камерой. Можно представить, как долго фотограф или его ассистент укрощали и приглаживали обычно торчащие, непослушные волосы Авраама… Улыбка, любые проявления эмоций не разрешались — изображение выходило смазанным. Оттого так серьёзен 37-летний Авраам Линкольн на своём первом портрете. И на всех остальных тоже.

Дагеротипы заняли почётное место на стене гостиной спрингфилдского дома Линкольнов. Много позже Мэри вспоминала: «Они мне очень дороги, поскольку сделаны в то время, когда мы были так молоды и так безоглядно влюблены»^{154}.

«ЗАПЯТНАННЫЙ» КОНГРЕССМЕН

Они собрали всю мебель в угловую комнату и сдали дом постояльцам — на год, за 90 долларов. В Вашингтон было решено отправиться заранее, кружным путём, чтобы навестить семью Мэри в Лексингтоне. Это был чуть ли не последний год, когда казна возмещала конгрессменам расходы на оплату проезда в столицу не по кратчайшему маршруту, а по любому. Паровоз дотащил Линкольнов до Миссисипи, пароход — до ещё одного парохода, идущего вверх по реке Теннесси, потом они опять пересели на поезд с пыхтящим паровозом, и вот — Лексингтон, штат Кентукки.

Эмили, единокровная сестра Мэри, вспоминала о приезде родственников из Иллинойса (в то время ей было 11 лет):