Авраам Линкольн

На судебных заседаниях старое прозвище Честный Эйб обрело новую грань: теперь речь шла не о честности лавочника, а о честности адвоката. Он никогда не брал с клиента лишней платы, никогда не брался защищать людей, если не верил в их правоту. И пусть основную долю забот отнимали мелкие провинциальные тяжбы: о краже скота, о разводе, об ущербе на несколько десятков, редко сотен долларов, о взыскании долгов и платы за товары и т. п. — забавными историями и сравнениями Линкольн умел привлечь внимание судей и присяжных даже к самым неинтересным делам. Он строил свои выступления намеренно упрощённо, без сложных юридических терминов и заковыристых метафор. Как вспоминал Херндон, старший партнёр наставлял его: «Билли, не стреляй слишком высоко — целься ниже, и простой народ будет тебя понимать. Ведь ты же выступаешь для них, а образованные и утончённые граждане поймут тебя в любом случае. Будешь целить слишком высоко — твои идеи пройдут над головами масс, а заденут только того, кого можно было и не задевать…»^{144}

Впрочем, когда ситуация позволяла, Линкольн находил место даже для цитирования Шекспира. Однажды весной ему пришлось участвовать в «деле братьев Сноу». Два брата, немного не достигшие совершеннолетия, ловко смошенничали: взяли в пользование пару упряжек волов и тяжёлый плуг, пообещав выплатить хозяину солидную сумму в 200 долларов, однако, когда пришёл срок расплачиваться, ловкачи отказались от своих обязательств, объявив, что, согласно закону, несовершеннолетние не могут совершать подобных сделок и их обещания не имеют силы. В руках суда была их долговая расписка, но ответчики и не отрицали, что написали её, а только утверждали, что истец знал, что они не достигли совершеннолетия, ещё до заключения сделки. По букве закона выходило, что братья Сноу не несут ответственности по заключённому ими контракту.

Линкольн начал свою речь в пользу истца смиренным признанием правоты закона: «Да, джентльмены, я признаю, что всё это так и есть». Свидетель выступления Линкольна вспоминал, что был потрясён свершающейся несправедливостью и кажущимся бессилием Линкольна. «Неужели, — думал он, — старый добрый фермер, доверившийся обещаниям двух этих парней, останется обведённым вокруг пальца и даже защищающий его права мистер Линкольн на этот раз смолчит…» Однако Авраам не смолчал. Он медленно, сгорбившись, поднялся со своего места и неспешно начал, постепенно распрямляясь: «Всё это так и есть… Но, господа судьи! Неужели вы позволите этим двум молодым людям начать самостоятельную жизнь с такого позора и бесчестья, которые навсегда испортят их репутацию? Если вы и можете, то я не могу! Лучший знаток людских характеров оставил нам бессмертные слова, над которыми стоит задуматься:

Нетронутое имя, генерал,
Для женщин и мужчин всего дороже.
Кто тащит деньги — похищает тлен.
Что деньги? Были деньги, сплыли деньги.
Они прошли чрез много тысяч рук.
Иное — незапятнанное имя.
Кто нас его лишает, предаёт
Нас нищете, не сделавшись богаче»[16].

Затем Линкольн выпрямился во весь рост и, взглянув с братским сочувствием на двух молодых людей, указал на них своей длинной рукой: «Господа судьи! Эти несчастные бедные парни никогда не выберутся из своего глубокого невежества без мудрого совета со стороны собравшегося сегодня суда!.. В вашей власти, господа судьи, вывести их на правильную дорогу!»

За всё недолгое, не более пяти минут, выступление Линкольн ни разу не упомянул своего клиента и его иск. Он словно выступал не в его защиту, а в защиту двух молодых парней. Суд даже не стал удаляться на совещание и немедленно решил, что обещанная сумма должна быть выплачена. Сами братья Сноу, расчувствовавшиеся сельские парни, раскаялись и высказали искреннее желание полностью расплатиться по контракту^{145}.

С каждым годом, с каждым «кругом» по Центральному Иллинойсу росли известность и популярность Линкольна. Примерно в это время репортёр «Бостонского курьера» побывал в тех краях и был потрясён известностью Линкольна: «Казалось, он знаком с каждым, кого мы встречали, знает имя владельца каждой фермы, каждого поля… Только его встречали такими сердечными приветствиями, такими крепкими рукопожатиями. Казалось, каждому встречному он был готов сказать тёплое слово, или улыбнуться, или хотя бы кивнуть — даже лошади, даже корове или свинье…»^{146}