В качестве вольноотпущенника Цецилий подвизался при своем прежнем хозяине и пользовался его подачками. Роль льстивого нахлебника доставляла ему кое-какие средства на жизнь, но весьма скудные. При таких условиях душа, в которой рабство затмило образ Божий, удаляется от назначенного ей Богом идеала и утрачивает способность к обретению человеческого достоинства. Цецилий, таким образом, хотя по закону и сделался свободным гражданином, в душе по-прежнему оставался рабом. Чтобы потешить свое самолюбие, он жертвовал всем, чем следовало бы дорожить, и если он желал вкусить радости жизни, о которых страстно мечтал, то не останавливался ни перед чем, даже перед подлостью, а случись чего – и перед преступлением. Стоит ли удивляться, что он водил за нос простака Гургеса, занимая у него деньги под согласие своей дочери на брак с могильщиком, хотя знал, что Цецилия не испытывает к этому человеку никаких чувств и не пойдет за него замуж? В этом поступке отразился весь характер Цецилия, и читатель наверняка уже составил о нем верное представление.
Как бы то ни было, некое необычайное обстоятельство дало Цецилию шанс значительно улучшить свою жизнь. Он спас консула Афрания Декстера, закрыв его собой, когда того пытался ударить ножом один либерт, потерявший рассудок от голода и нищеты. В знак признательности консул женил своего спасителя и дал ему доходную должность писца (скрибы) в Эрарии Сатурна.
Через год после женитьбы у супругов родилась дочь Цецилия, чье детство прошло почти в одиночестве. Ее мать умерла от заражения крови, не дожив до первых шагов своей малютки, а отец по природному нраву не обладал такими качествами, как терпимость и заботливость, которые необходимы для воспитания ребенка, тем более девочки. Однако боги, как наивно считали окружающие, покровительствовали Цецилии: она выросла не только красавицей, что ценилось весьма высоко, но и умницей, способной все схватывать на лету и обо всем составлять собственное мнение. К этим достоинствам прибавлялись нравственная чистота и добросердечие, которыми природа наделяет лишь избранных.
Назначение отца мытарем и переезд в дом, арендованный Цецилием у могильщика, доставили девушке много огорчений. Ежедневно она наблюдала, как ее отец – человек с черствой душой, чуждый всякого сострадания, – безжалостно взыскивал подати с несчастных обитателей квартала, расположенного у Капенских ворот.
«Зачем он согласился на эту должность?» – с горечью сокрушалась Цецилия и неоднократно пыталась убедить отца отказаться от такой неблагодарной работы или, по крайней мере, внушить ему снисходительность к беднякам.
Настойчивые ухаживания Гургеса, сына домовладельца, у которого квартировали отец с дочерью, стали для девушки новым огорчением. Объяснялось это не тем, что Цецилия не хочет замуж. Наоборот, часто в своих девических мечтах она видела рядом с собой красивого и бесконечно любимого юношу, который облегчит и украсит ее безрадостную жизнь. Самым почитаемым ею божествам Цецилия часто молилась, чтобы они приблизили ее встречу с этим неведомым человеком, которого она полюбит всем сердцем, и бедняжка простодушно надеялась, что благодаря своему благочестию она удостоится земного счастья. Увы, герой из ее снов не спешил к ней на свидание, зато появился Гургес в похоронной тоге и с кошельком денег, и розовые мечты Цецилии разбились о суровую действительность. Девушка с первого дня сторонилась Гургеса, стараясь не попадаться ему на глаза, а позднее, когда он пришел к ее отцу договариваться о бракосочетании, ее нежная натура возмутилась от одной мысли об этом союзе, который казался ей ужаснее смерти. В самые горькие минуты одиночества бедняжка была близка к тому, чтобы наложить на себя руки, как вдруг произошло событие, наполнившее ее душу совершенно новыми чувствами.
Однажды вечером она зашла проведать соседку-еврейку, которая жила в доме напротив и страдала неизлечимой болезнью. Цецилия регулярно ухаживала за этой женщиной и приносила ей пищу. Отец ворчал на дочь: дескать, зачем она поддерживает знакомство с иноверкой, но девушку беспокоило не различие вероисповеданий, а состояние больной, которой становилось все хуже. Цецилия сидела возле ее постели, и сердце девушки разрывалось от жалости и сочувствия.
– Будь благословенна за твои заботы о моей матери и облегчение ее страданий, пока я был далеко! – раздался сзади приятный молодой голос.
Цецилия обернулась и увидела юношу в сагуме, латах и шлеме с серебряными пластинами, который стоял так близко к ней, что почти обдавал ее своим дыханием. Она вздрогнула, отшатнулась, покраснела и опустила глаза – настолько неожиданным для нее оказалось присутствие незнакомца.
Старуха кое-как поднялась с ложа и заключила в объятия молодого человека.
– Это мой сын! – воскликнула она. – Олинф, ты вернулся! Благодари эту девушку – без нее ты не застал бы свою мать в живых.
Внезапно до них донеслись таинственные голоса, напевавшие что-то религиозное. Олинф некоторое время помолчал, а потом сказал: