Аврора

Он пожимает плечами. Он и сам глубоко этим озабочен.

– У людей есть идеи. Они живут ими, понимаешь? И от этих идей, какими бы они ни были, все у них и зависит.

– Но ведь существует кое-что и помимо идей, – возражает она. – Этот мир. – Она указывает на затухающий закат. – Это не только наши идеи.

– Для некоторых – только. Может, у них нет ничего другого, и они отдаются этим идеям полностью.

Она расстроенно качает головой.

– Я бы этого не стерпела. Я бы такого не вынесла. – Она указывает на мелкие рассерженные лица на экранах, все еще мерцающих на запястьях у окружающих, – злобные лица, буквально плюющиеся своей злобой. – Надеюсь, они оставят нас в покое.

– Скоро они о нас забудут. Пока мы для них новинка, но скоро нас заменит что-то другое. А таким людям всегда нужно подливать свежее масло в огонь.

Арам, услышав это, становится хмурым. По его лицу неясно, согласен он с Бадимом или нет.

* * *

В Пекине их проводят в прямоугольное здание размером с пару биомов – жилой комплекс, как они его называют, – окруженное территорией, в основном вымощенной, но и усеянной немногими низенькими деревьями. Все население корабля можно разместить в одной секции этого комплекса, то есть его вместимость составляет, похоже, четыре-пять тысяч человек. И это только одно здание в городе, который тянется к горизонту во все стороны, – в городе, где дорога от окраины до центра на поезде занимает четыре часа.

На следующий день многих из них везут на площадь Тяньаньмэнь. Фрея не едет. В день после этого им показывают Запретный город, обитель древних китайских императоров. Фрея снова не может решиться поехать. Как и многие другие. Но когда те, кто поехал, возвращаются, они рассказывают, что древние здания сияют, как новенькие, и было даже трудно понять, что они из себя представляют. Фрея жалеет, что не видела этого.

Их китайские хозяева обращаются к ним по-английски и, похоже, рады их приютить, что после всех тех язвительных лиц на экранах кажется обнадеживающим. Китайцам хочется, чтобы звездные путники полюбили их город, потому что сами им гордятся. Между тем облака и желтоватая дымка закрывают небо, и оно не кажется Фрее давящим. Она не выходит из комнат и заставляет себя думать, будто мир снаружи – это еще одна, более просторная комната, или что она находится под своего рода защитой. Может быть, она сможет уцепиться за это ощущение и оно останется с ней навсегда. Она чувствует, что столкнулась с самым худшим, хотя и не выходит наружу и даже не подходит к окнам.

Некоторые из звездных путников (так их называют китайцы), однако, следующие несколько дней падают в обморок, потрясенные то ли физически, то ли умственно, – если в этом есть какая-то разница. Их туры внезапно отменяют, и всех переводят в некий медицинский блок, такой же огромный, как и жилой комплекс. Его либо намеренно освободили к их прибытию, либо вообще не использовали, – внешне это не очень понятно, а объясняли им мало, и некоторые уже начинают подозревать, что они стали пешками в некой неведомой игре, тогда как другие думают только о себе и своих товарищах, которые словно разваливаются на куски. Китайцы хотят подвергнуть их ряду тестов, так как тревожатся за их здоровье. С момента приземления умерло уже четыре человека; многие недееспособны после выхода из гибернации или спуска из космоса; еще больше – так или иначе не могут совладать с Землей. Печальные, пугающие факты. Все эти лица были знакомы ей всю жизнь, были единственными, кто ей знаком. Это был ее народ. Вот как Фрея их воспринимала. И ей было грустно.

– Что же это? – спрашивает она Бадима. – Что с нами происходит? Мы сделали все.

Он пожимает плечами:

– Мы изгои. Корабля больше нет, а это – не наш мир. Теперь все, что у нас есть, – это мы сами, а это, как мы знаем, никогда не приносило нам ни большого счастья, ни спокойствия. А выходить наружу – страшно.

– Знаю. И я – хуже всех. – Ей приходится это признать. – Но я не хочу, чтобы так было. Я хочу здесь адаптироваться!

– Ты сможешь, – заверяет Бадим. – Сможешь, если захочешь. Я знаю, у тебя получится.

Но когда она приближается к окну, когда подходит к двери, ее сердце бьется в груди, будто ребенок, стремящийся вырваться на свободу. Этот небосвод, эти далекие облака! Невыносимое солнце! Она стискивает зубы, слышит их скрежет. И широкими шагами подходит к окну, прижимается к стеклу и смотрит, сложив руки на груди, потея и скрежеща зубами. Она намерена смотреть на открывшийся мир, пока у нее не утихает пульс. Но он так и не утихает.

* * *

Проходят дни, они несчастливо ютятся в своих комнатах.