Австрийские интерьеры

Только эта уверенность способна объяснить вспыхнувший тогда в Аграме интерес к оперным биноклям. Судя по всему, большинство беглецов, собирая эмигрантскую поклажу, не удержались от соблазна сунуть туда же и оперные бинокли и только с опозданием сообразили, что вечера, когда всемогущий граф гоняется за невестой собственного слуги, а Элеонора, щеголяя в мужских штанах, меткими попаданиями из толпы статистов добывает свободу и себе, и своему возлюбленному, — что такие вечера выпадают в эмиграции редко, все реже, а потом и окончательно сходят на нет. А оперный бинокль на шее у палубного пассажира на борту банановоза, отправляющегося в Венесуэлу, оперный бинокль в ранце добровольца, отправляющегося на борьбу (если таковая еще возможна) с рейхсканцлером, взгляд сквозь оперный бинокль на свастику на знаменах армий, которые все же, не исключено, решат сюда вторгнуться, — смехотворная и никому в эмигрантском житье-бытье не нужная обуза. Поэтому эмигрантская колония пытается сбыть оперные бинокли аграмским аборигенам, устраивая самую настоящую распродажу, но аборигены не упускают, естественно, подвернувшегося шанса: каждый готов приобрести эмигрантский оперный бинокль, но только по дешевке, практически задаром. Поэтому цены на бинокли на то ли черном, то ли сером эмигрантском рынке падают день ото дня, адреса любителей оперы, склонных к приобретению бинокля, передаются из рук в руки в эмигрантских кофейнях (под столом) как тайные наводки на беспроигрышную удачу на скачках. И вот кто-нибудь внезапно встает из-за столика, делая это по возможности незаметно или изобретя какую-нибудь отговорку, скажем, ему вдруг захотелось подышать свежим воздухом, — и мчится к себе в меблированную комнату, выхватывает из чемодана оперный бинокль и пытается сбыть его по только что подсказанному адресу. Судя по всему, именно так раздобыла целых три адреса и Капитанша, потому что однажды она запихнула в сумочку оперный бинокль, взяла меня за руку и поехала на трамвае по двум подозрительно отдаленным адресам, где ей однако же устроили от ворот поворот. И только третью дверь приотворили на цепочку, так и не снимая ее, приняли у нас из рук оперный бинокль и исчезли с ним в глубине квартиры, бросив через плечо: «Мне надо посоветоваться с мужем!» Муж посоветовал покупать, правда, на пятнадцать динаров дешевле испрошенной цены. Капитанша соглашается, хозяйка квартиры передаст ей деньги и говорит: «Погоди-ка!» Мы принимаемся ждать, — и вот из приотворенной на цепочку двери просовывается рука, протягивающая мне отломанный от плитки и завернутый в коричневую бумагу кусочек шоколада. Я однако не трогаюсь с места, хотя рука в дверной щели призывно помахивает завернутым в бумагу шоколадом. Гостинца я не беру, и хозяйка, а точнее хозяйкина рука, так жестоко отбритая еврейским полукровкой I степени, мать которого только что продала по дешевке оперный бинокль, гневно исчезает в глубине квартиры, и дверь захлопывается.

Не знаю, то ли избавление от оперного бинокля, то ли куда более щедрые подачки и ссуды Пауля Кнаппа, но что-то побуждает Капитана начать оглядываться в поисках возможности упорядоченного существования, позволяющего, наряду с прочим, избавиться от оскорбительной эмигрантской привычки, ставшей для него идефиксом: взволнованно перелистывать зарубежные газеты за столиком в кафе, обедать по-провинциальному рано, коротать послеобеденные часы за мраморным столиком в политдискуссиях с товарищами Вурлицем и Зинцхаймом, воображать себя ледоколом, прокладывающим дорогу в бурном море Иронии, а вечерами ужинать с Паулем и Соней Кнапп в их роскошных апартаментах в Верхнем городе…

Шикарные апартаменты Кнаппов, хоть и расположенные на третьем этаже сверкающего белизной жилого дома недавней постройки, могут похвастаться огромным съемным окном, выступающими над улицей застекленными террасами, плоской крышей, над которой, выходя из сложенных наподобие пароходных труб дымоходов, весело устремляется, — словно не ввысь, а в грядущее, — в южно-восточно-европейские небеса дым, тогда как вся конструкция в целом скорее напоминает веймарский стиль «баухауз», — но и в этом изумительном баухаузе Пауль Кнапп мрачно переходит с террасы на террасу, вздыхает и бубнит себе под нос: «Киев! Это уж самый настоящий Киев!» Хотя никакого Киева он в глаза не видел, хотя линия холмов и сам город, каким он видится с террасы, никоим образом не могут напоминать Киев, ключевыми понятиями которого являются «равнина», «глина», «Восток» и «безнадежность». Да и не в топографическом смысле он сетует: «Киев! Это уж самый настоящий Киев!» — он передаст этими словами собственное самоощущение в чужом городе, хоть и в прекрасном доме стиля «баухауз», — Киев, самый настоящий Киев, вот в чем абсурд!