Австрийский моряк

Я задумался. Когда ушел Геллер, на борту стало на одного человека меньше, и мы могли бы найти место для двух женщин, в прошлом ведь мы возили пассажиров. Но что касается больного — похоже, у него тиф. Тяжело было принимать это решение, но, в конце концов мы устроили его с максимальным комфортом на складе и оставили записку британцам с просьбой о нем позаботиться.

Когда солнце зашло за горизонт, мы были почти готовы. Потом раздался крик:

— Аэроплан в поле зрения, в тридцати градусах слева!

Без сомнения, это был «Хэндли-Пейдж», на этот раз появившийся со стороны моря на высоте около тысячи метров. Люди встали к орудию. Ствол пушки «Шкода» задрали в небо, зарядив шрапнелью. Аэроплан шел прямо на нас, вдоль уступа горы Кармель. Но солнце светило в глаза пилоту. Мы подождали, пока не посчитали расстояние достаточным, и открыли огонь. Один за другим в небе разорвались облачка дыма от шрапнели, но без какого-либо видимого эффекта на угрожающе непреклонный курс бомбардировщика. Затем д'Эрменонвиля крикнул:

— Смотрите, еще один аэроплан! Думаю, это германский!

Над гребнем горы показался молочно-белый биплан. Когда он сблизился с неуклюжим бомбардировщиком, на крыльях стали видны черные кресты. Д'Эрменонвиль, наблюдающий в бинокль, сказал потом, что пилот помахал нам рукой. Сквозь шум двигателя мы услышали сухой стук пулеметов бомбардировщика, когда он пытался уклониться, но было слишком поздно. «Авиатик» встретил его прямо в лоб, срезав крылья правого борта и один двигатель. Здоровенный аэроплан накренился и вошел в пике, как подбитый мотылек. Он исчез за горным отрогом, и на мгновение наступила тишина; потом грохнули взорвавшиеся бомбы и в небо взметнулся огромный гриб горящего топлива. Потом переломанный «Авиатик» врезался в склон горы и тоже загорелся. Гауптман Учатиус из императорских германских ВВС добился двойной цели: уничтожил «Хэндли-Пейдж» и не пережил войну. По всей вероятности, он также спас нас.

Наконец стемнело: в сумерки вспыхивали зарницы орудийных залпов, а на склонах горы Кармель трещали выстрелы. Шальные пули плюхались в воду уже совсем рядом, а мы готовились отдать швартовы и отойти в центр гавани, где глубина достаточна для погружения. Пули в полутьме жужжали, как майские жуки, а швартовая команда уже ждала на причале, беспокойно пригибаясь.

В конце пристани мелькнула вспышка света, град выстрелов пробарабанил по обшивке боевой рубки и срикошетил от камней. Метрах в трехстах между складами появился бронированный автомобиль и осветил нас фарами. Команда отчаянно возилась со швартовыми тросами, а вокруг свистели пулеметные очереди. Д'Эрменонвиль и таухфюрер Невеселый спрыгнули с боевой рубки к орудию и стали яростно его опускать. Невеселый загрузил снаряд в казенник, а мой помощник навел орудие. Оно громыхнуло, а когда дым рассеялся, мы увидели, что хотя и не попали в бронированный автомобиль, но обрушили угол здания, и обломки заблокировали дорогу.

Это отвлекло врагов: швартовы были отданы, и U26 начала удаляться от пристани. Оставшиеся на причале прыгнули на палубу, поддерживая электроквартирмайстера Ледерера. Его ранило, но в темноте трудно было понять, насколько серьезно. Вскоре мы безопасно погрузились на пятнадцать метров и прошли мимо портового мола. Меня совсем не порадовало, что пришлось выходить из Хайфы в погруженном состоянии. У меня сохранилась карта минных полей, составленная германским офицером на борту «Уккермарка», но я подозревал, что турки вообще не протраливали фарватер. Но, в конечном счете, примерно через час мы справились с этим, продвигаясь на скорости в два узла и прислушиваясь к предательскому скрипу минных тросов. Еще до полуночи мы всплыли и продолжили движение на дизелях. Сражение за Хайфу в виде беспорядочных взрывов и вспышек над горизонтом осталось позади.

На следующее утро пришлось выполнить последний долг. На пристани в Хайфе Ледереру прострелили спину - рваную рану, по всей видимости, прибила срикошетившая пуля. Мы ничем не могли ему помочь, и он умер примерно в восемь часов утра. Похороны были по-своему, как говорили в Вене, «ein schöne Leiche» - достойными: роскошная церемония, насколько позволили наши ограниченные возможности.

Электроквартирмайстер Отто Ледерер, двадцати четырех лет, из Кашау в Словакии, плавал с нами с самого начала и делил все неудобства и опасности три с половиной года, поэтому мы были убеждены, что даже сам Радецкий не удостоился бы более торжественных проводов.