Австро-Венгерская империя

Выйти из этого положения самостоятельно Карл не мог, поскольку не был столь сильной личностью, как его дядя. Хотя уже в 1914–1915 годах молодой наследник стал проявлять себя с неожиданной для многих стороны: «Он упрямо придерживался точки зрения, которая казалась ему правильной в том или ином вопросе, и ее изменения не могли от него добиться никакие помощники со своими доводами… В то время как императора можно было легко переубедить с помощью контраргументов, тот, кто пытался добиться подобной цели в отношении наследника, мог быть уверен в неудаче. Эрцгерцог настаивал на том, что решение должно быть принято в соответствии с его волей». При этом, однако, «не обращая большого внимания на советы специалистов, он легко поддавался влиянию друзей… Разговор с кем-либо из них мог во мгновение ока изменить его позицию»[145].

В августе 1914 года Карл был прикомандирован к генеральному штабу, однако серьезного влияния на разработку военных планов монархии не оказывал. Он сам чувствовал, что его не подпускают к государственным делам, и тяготился этим. К тому же его отношения с номинальным верховным главнокомандующим эрцгерцогом Фридрихом оставляли желать лучшего. В начале 1916 года наследник наконец добился желанной цели – отбыл на итальянский фронт, где получил командование 20-м армейским корпусом. К тому времени, в свои 28 лет, он имел звания генерала от кавалерии и контр-адмирала. В Италии корпус эрцгерцога Карла участвовал в Strafexpedition, осуществленной по плану Конрада фон Гетцендорфа. Наследник часто появлялся на позициях, встречался с солдатами, интересовался новыми видами вооружений, особенно авиацией. В армии наконец начали узнавать того, кому через несколько месяцев суждено было стать верховным главнокомандующим.

Карл ответственно подошел к возложенной на него задаче. В то же время приказ, изданный им 11 мая 1916 года, накануне начала наступления, говорит о весьма необычном гуманистическом подходе наследника к ведению боевых действий: «Лучше, когда атака длится дольше, нежели когда она проведена быстро, но за это заплачено тяжелыми потерями… Возлагаю на каждого командира обязанность приложить все усилия для того, чтобы раненым была оказана вся необходимая помощь… Отдавать приказ "Пленных не брать" – запрещаю. Для хорошего солдата позор – убийство безоружного неприятеля, который уже сдался. Такие случаи будут жестко караться… Категорически запрещаю кражи, грабежи и бесцельное уничтожение имущества»[146]. Конрад фон Гетцендорф был крайне недоволен таким «миндальничаньем» со стороны эрцгерцога. Христианские чувства, которыми руководствовался Карл, делая упор на необходимость избегать чрезмерных потерь, были чужды начальнику генштаба, который бравировал своим атеизмом. В то же время Конрад не мог не признать, что со своей задачей Карл справился: его войска успешно продвигались вперед, пока в июне 1916 года наступление не было остановлено по причинам, не зависевшим от наследника.

Карл успел покомандовать и 1-й армией, которая в августе 1916 года вступила в бой с румынскими войсками. На румынском фронте эрцгерцог почувствовал вкус победы, но увидел и другое: насколько велика зависимость армии и всей монархии от германского союзника. Это не могло не беспокоить наследника. Однако ни конкретными планами преобразований, ни толковыми и преданными советниками Карл обзавестись не успел. Когда 11 ноября 1916 года из Вены пришла срочная телеграмма, извещавшая наследника о резком ухудшении здоровья императора, он отбыл в столицу принимать власть, сопровождаемый сочувственным взглядом немецкого генерала Ганса фон Зеекта. По его словам, эрцгерцог «один уехал навстречу ночи и своей судьбе, столь молодой и столь одинокий, окруженный одними лакеями, одними спугами-истуканами. И никого, кто сказал бы ему правду».

В тылу

Восторг, возбуждение, ура-патриотический психоз, сопровождавший вступление в войну практически всех ее участников, исчез довольно быстро. Спустя всего лишь несколько месяцев надежды воюющих сторон на быструю победу растаяли, и Европа с ужасом поняла, что война, в которую она втянулась – тотальная, непохожая на все предыдущие. Даже почти 20-летняя наполеоновская эпопея не требовала от участвовавших в ней держав такого предельного напряжения сил, как Первая мировая. Вскоре выяснилось, что в этой войне экономическая мощь той или иной страны едва ли не важнее ее военной силы. Борьба велась на истощение врага. Начало XX века стало тем редким периодом военной истории человечества, когда средства обороны оказались эффективнее наступательных вооружений, «щит» был сильнее «меча». Поэтому армии зарылись в землю, поливая друг друга свинцом и отдавая сотни тысяч жизней за клочки земли.