Конечно, в столицах великих держав понимали, что дело не в Сербии, которая оставалась небольшим, довольно отсталым в экономическом и военном плане государством, вряд ли способным самостоятельно противостоять северному соседу в случае вооруженного конфликта (впрочем, как показали первые месяцы мировой войны, потенциал сербского сопротивления заметно недооценивался австрийцами). За спиной Белграда стояла Россия, рассматривавшая Сербию как своего рода таран, которым она проломит ворота, ведущие к господству на Балканах, включая вожделенную цель русской имперской политики — власть над Босфором и Дарданеллами, а их посредством — над всем восточным Средиземноморьем. Однако эта цель находилась в прямом противоречии с интересами Австро-Венгрии, для которой Балканский полуостров оставался «мягким подбрюшьем», местом, откуда исходила наибольшая угроза стабильности и самому существованию габсбургской монархии. Благодаря вмешательству других великих держав Габсбургам в 1878 г. удалось предотвратить окончательное утверждение России на Балканах и создание там крупного православного государства, которое могло бы претендовать на роль «балканского Пьемонта» — потенциального объединителя южных славян. В начале XX в. благодаря русско-сербскому сближению призрак этого «Пьемонта» вновь стал пугать венских политиков.
Взаимное недоверие правящих кругов России и Австро-Венгрии оставалось глубоким, о чем свидетельствует замечание русского дипломата С. Сазонова, министра иностранных дел Российской империи в 1910—1916 гг.: «Относительно чувств к нам Австрии, мы, со времен Крымской войны, не могли питать никаких заблуждений. Со дня ее вступления на путь балканских захватов (имеется в виду оккупация Боснии и Герцеговины в 1878 г. —
Серьезную озабоченность русского правительства вызывали дипломатические маневры габсбургской монархии в Болгарии и Румынии. Обе эти страны в Вене рассматривались в качестве противовеса усиливавшейся Сербии, а значит, и России. Соглашение с Румынией, дополненное в 1896 г. секретным протоколом по военным вопросам, вроде бы привело эту страну в германо-австрийский лагерь, однако здесь было сразу несколько «но». Во-первых, союз был заключен с королем Румынии Каролем I, который происходил из младшей ветви рода Гогенцоллернов и был настроен прогермански, но не с румынским правительством и парламентом, где оставалось немало сторонников сближения с Россией и Францией. Во-вторых, тот факт, что в состав дунайской монархии входила Трансильвания с ее многочисленным румынским населением, обращал друг к другу взоры румынских националистов по обе стороны границы и служил препятствием для подлинного союза Австро-Венгрии и Румынии. (В 1914—1916 гг. русская и французская дипломатии умело сыграли на националистических чувствах румын, что в конце концов привело Румынию в стан держав Антанты.)
Не менее сложной была и обстановка в Болгарии. Князь (с 1908 г. царь) Фердинанд I Саксен-Кобургский, лисья натура которого вызывала неприязнь у столь разных людей, как Франц Иосиф, Вильгельм II и Николай II, мечтал о превращении страны, на трон которой он был посажен в 1887 г., в балканского гегемона — и даже о возможном завоеваний Константинополя. (Фердинанд сфотографировался в костюме византийского императора, чем вызвал у своих коронованных собратьев одновременно возмущение и смех.) Сил для этого у Болгарии пока не хватало, к тому же внутри страны шла постоянная борьба между сторонниками возвращения к союзу с Россией и политиками, ориентировавшимися на Вену и Берлин. Царь Фердинанд ловко маневрировал между ними, и за его страну вплоть до 1915 г. шла упорная дипломатическая борьба между блоками великих держав — пока наконец верх не взяли Германия и Австро-Венгрия.