Автобиографические записки.Том 1—2

Однажды осенью мы с мужем вечером поджидали гостей — друзей-художников. Их что-то задержало. Но, наконец, послышался звонок, нетерпеливо нами поджидаемый, голоса и смех входивших. В числе их мы увидели незнакомого гостя. Он был огромного роста. Крупные черты лица, тяжелая поступь. Это был скульптор Трубецкой. Он был русским по крови, но вырос в Италии. Русского, родного языка он не знал. Приходилось говорить с ним по-французски. Незадолго перед этим был установлен памятник Александру III его работы[460]. Разговор шел главным образом об этом памятнике. Трубецкой спокойно слушал, когда присутствующие разбирали его достоинства и недостатки. Он только просил принять во внимание трудность модели. Он указывал, как малохудожественна была фигура Александра III, особенно благодаря его скучной по линиям военной форме. Но все художники согласились, что мысль, вложенная им — движение Александра III, когда он резко и круто затягивает удила коня (Россия), — удачна и что памятник характерен до жути в своей монументальности и тяжеловесной громадности.

Много говорилось о его мастерской и о разных зверях, населявших ее. Он любил животных. В те дни в его мастерской в Петербурге жил волк — многолетний его друг. Он его воспитал вегетарианцем, не давая ему никогда животной пищи. С волком Трубецкой часто ходил по улицам города. Потом там еще жили медведь, обезьянка и маленькая собачка. И ко всему этому звериному обществу надо еще прибавить лошадь. И все животные как-то между собою ладили и не обижали друг друга.

Вспоминаю, что я в разговоре (теперь это мне кажется слишком наивно или бесцеремонно) спросила, как он сам относится к этой своей работе, к этому памятнику. «Я считаю его самой моей лучшей работой из всех», — спокойно и невозмутимо ответил Трубецкой.

* * *

Лето 1909 года мы прожили в имении «Бобровка» Тверской губернии у Анны Алексеевны Рачинской[461]. У нее был обширный двухэтажный дом. Большой с колоннами зал. Широкая и открытая терраса тянулась вдоль всего дома. В центре она расширялась, образуя как бы круглый зал, покрытый куполообразной крышей. Дикий виноград и другие декоративные растения обвивали столбы террасы. Перед домом простирался старинный парк с яркими, веселыми лужайками, посредине которых росли фонтаном огромные серебристые тополя и ясени. Длинные липовые аллеи манили вдаль. Вершины лип сходились, образуя зеленые своды. От дома, широко расступаясь, шли два ряда темных величавых елок, а между ними бежала светлая дорожка, по обеим сторонам засаженная кустами роз. В перспективе елок виднелась церковь.

На лето к одинокой и гостеприимной хозяйке съезжалось много народу. Ученые, писатели, поэты, врачи, художники. Все люди, утомленные зимним трудом. Они жаждали отдыха, который находили у радушной и ласковой хозяйки.

Одним из первых приезжал брат хозяйки, Рачинский, со своей женой Татьяной Анатольевной, урожденной Мамонтовой[462]. Он был выдающийся литератор, прекрасный переводчик, человек огромной эрудиции…

Затем профессор В.Н. Верховский, поэт Ю.Н. Верховский, музыкант В.Г. Каратыгин, профессор Сазонов — все со своими семьями, чадами и домочадцами, писатель Алексей Ремизов с женой, Андрей Белый[463] и еще многие другие. Прекрасно было это лето. Всегда можно было найти с кем посидеть, поговорить, поспорить, а когда хотелось уединения, то его без труда находили. Всякий мог делать что хотел: работать, гулять, читать. Больше всего я любила вечера, когда спускались сумерки, бледнело небо, появлялись первые звезды и огни зажигались в доме. После дня работы, с сознанием, что недаром прожит день, так приятно было в удобном, старинном кресле слушать чтение, говорить и спорить на отвлеченные, чаще всего художественные темы.

Но еще больше я любила вечером сидеть в потемневшем зале и слушать В.Г. Каратыгина, когда он исполнял на большом рояле своих любимых композиторов. Так мы прослушали всего Мусоргского, Скрябина, Вагнера и многих новейших композиторов. Кругом было темно, только огни свечей у рояля кое-где отражались в позолоте мебели, в оконных стеклах.

Жизнь кругом в доме и в парке затихала. Деревня в отдалении замирала. Звуки музыки на фоне ночи тем сильнее проникали в душу. Разве можно забыть такие вечера! Звуки вызывали в душе моей какие-то порывы неистраченной энергии. Подъемы и желания, а за ними решение — не терять даром ни одного мгновения. Даже жаль было времени на сон, и я засыпала с нетерпеливым чувством — дождаться завтрашнего утра, чтобы как можно раньше приняться за текущую работу.

В то лето я много и продуктивно работала. Между прочим, сделала портрет Ольги Никандровны Каратыгиной. В профиль, в сумерки, на фоне старинного полукруглого окна. Она сидит скрестив руки, завернувшись в полосатый пестрый шарф. В окне виднеется дорога, зеленые холмы и кущи деревьев. Портрет был исполнен техникой подкрашенного рисунка[464].