Автобиографические записки.Том 1—2

«…Меня уже закрутила петербургская жизнь. Вчера окончила гравюру и сегодня печатала („Вид Петербурга“). Вышла красивой и тем хороша, что все в ней совпадает и ничего в ней пригонять не надо. Сегодня хлопотала заказать доски для следующей гравюры[467]. Беда мне со столярами! Была у Лансере и рассказала ему про нашу выставку в Москве. Завтра с утра идем по Петербургу искать помещение для выставки — это потерянный день для работы[468]. Один московский коллекционер Гиршман заказал Сомову мой портрет[469]. Он будет его делать по этюдам прошлого года, так как я отказалась позировать — некогда… Сережа пропадает в лаборатории…»[470]

«…После нашего возвращения из Москвы на нас посыпались разные благодати, так что новый год для нас начался очень удачно.

Во-первых, Сережа получил заказ на сумму около 1000 рублей — анализы воды разных рек. Хотя эта работа растянется надолго, но все-таки — заработок и, может быть, что-нибудь успеем сохранить до путешествия.

Во-вторых, я получила заказ — вырезать двенадцать гравюр по рисункам Бенуа, Сомова, Добужинского и Лансере для каталогов одной библиотеки[471]. Тоже очень длительная работа — когда еще художники соблаговолят сделать свои рисунки.

В-третьих, может, будет еще заказ на 200–300 рублей.

В-четвертых, Третьяковка купила у меня три крошечных вида Петербурга, сделанные акварелью, в размер открытки. Галерея осталась верна себе. Все эти годы она не желала меня купить, так как мои вещи — гравюры, а у нее нет гравюрного отдела. Эти три акварели милы, но слабее рядом же выставленных гравюр Петербурга, но так как это гравюры, то их не взяли. Я в конце концов в выигрыше — ведь акварели стоят в три раза дороже. Это все — наши удачи.

Дорогая, наговорила тебе с три короба. Впереди много работы, но зато и деньги, а то эту осень нам очень круто приходилось, а теперь отлегло.

Скоро у нас устраивается выставка. Будет много хлопот…»[472]

Никто не ожидал, что она будет последней выставкой «Союза русских художников» с петербургской группой художников.

Выставка была полна и богата. На ней участвовали два наших замечательных мастера: Суриков и Репин. Из московских художников особенно хороши были вещи Жуковского, такие свежие и бодрые. Очень хороши были Крымов, Малютин, Юон, Стеллецкий. Пастернак выставил много вещей — наброски карандашом Льва Толстого, Скрябина и другие.

Из петербургской группы был особенно блестящ Рерих. Великолепны были его «Небесный бой» — встреча двух грозовых туч, его «Ункрада», эскизы к операм «Псковитянка», «Князь Игорь», эскизы к «Валькирии»[473].

Я смотрела на его вещи и просто не могла понять, когда Рерих все успевал сделать, и сделать так хорошо. Он был в то время директором школы Поощрения художеств, которая не могла не брать у него много внимания, времени и сил[474].

Прекрасны были портреты Серова — Е. Олив (гуашь) и портреты маслом А.П. Дивен, К.С. Познякова и целый ряд великолепных портретных рисунков. Ян Ционглинский дал хорошие по живописи этюды Сахары и Индии. Пленительны были вещи Яремича. Вещи Бенуа, Лансере, картина Бакста, портреты Сомова, как всегда, для меня были ценны[475]. Я на этой выставке первый раз выставила акварели живописного характера, все они были приобретены, и я много похвал выслушала от окружающих[476].

Упомяну из молодых художников талантливого Анисфельда, Луговскую, Линдеман. Замечательные вещи дали скульпторы Голубкина, Судьбинин, Трубецкой и Коненков[477].

Эта общая выставка была последней. Александр Николаевич Бенуа получил неожиданно, весной 1910 года, письмо от двенадцати московских художников. Они в нем заявляли о своем неудовольствии тем, что Бенуа пишет критические статьи о художниках, и в частности о них[478]. Подписали письмо Коненков, Малютин, А.М. Васнецов, Виноградов, Пастернак, Досекин, Клодт, Степанов, Архипов, Аладжалов, Коровин, Жуковский[479].

Бенуа в ответ вышел из общества «Союз русских художников», а вслед за ним вышли и мы — петербургские художники. Снова образовали, отдельно от московских художников, самостоятельное общество, взяв опять наше прежнее название[480].

Я была этому рада и всегда этого желала, так как объединение наше с москвичами было для нас тяжело…

В Брюсселе на выставке я за гравюры получила медаль. Еще медали получили Бакст и Рерих [481].

Это лето мы опять проводили в Бобровке, а конец его в Крыму, в Партените, у наших милых друзей. Новых впечатлений не было, но были они по-прежнему приятны и радостны…

Этот год принес нам большие потери. 1 апреля умер замечательный художник Михаил Александрович Врубель.

11 июля мы потеряли исключительного художника, учителя и человека — Архипа Ивановича Куинджи.

8 ноября умер Лев Николаевич Толстой. Я потрясена была болезнью и смертью Толстого. Его уход из дома, отречение от всего земного и родного во имя своей идеи меня бросило буквально к его ногам, и я прямо жаждала, чтобы он пожил. Сергей Васильевич тоже был потрясен всем этим и совершенно завоеван Толстым. Мир праху твоему, Великий Писатель и Человек.