Автобиографические записки.Том 1—2

На открытие приехали король и королева[489]. Из русских, кроме устроителей выставки, почти никого из публики не было, и я чувствовала себя стесненной. А.Н. Бенуа взял меня за руку и повлек за собой. Таким образом, я оказалась среди небольшого числа лиц, сопровождавших короля и королеву и дававших им объяснения.

Король произвел на меня впечатление скромного человека, небольшого роста, рыжеватый, с типичным профилем. Королева — стройная, красивая, черноволосая женщина. Они молчаливо и сдержанно обходили наш павильон, ни на чем не останавливая своего внимания.

Замечательные два мастера выделялись на нашей выставке: Репин и Серов[490]. Они имели каждый особые залы. Серов был очень хорош. Он нисколько не уступал лучшим европейским мастерам и многих даже превосходил своим сдержанным стилем и благородной простотой при большом реализме и чудесной, жемчужной гамме красок.

Хочу привести слова А.Н. Бенуа, которыми он охарактеризовал творчество Серова в своих «Художественных письмах», напечатанных в газете «Речь», вскоре после открытия этой выставки. Кто может лучше Бенуа это сделать?

«…Прекрасна была мысль предоставить целую комнату Серову. До сих пор Серов не был как-то по заслугам оценен на Западе. Все его принимали за „трезвого реалиста“, за „продолжателя Репина“, за „русского Цорна“. Ныне же ясно, что Серов просто один из чудеснейших художников нашего времени, настоящий красавец живописец, „классик“, занимающий обособленное, совершенно свободное, самостоятельное положение. Серов есть Серов, один и особенный художник. Если уж короновать кого-либо на Капитолии за нынешнюю выставку, так это именно его, и только его.

И вот Рим ему не вредит. Можно сколько угодно изучать Веласкеса у Дории, Бартоломео Венето и Бронзино в Корсини, рафаэлевские портреты на ватиканских фресках и после того все же изумляться благородству искусства Серова, его гордой скромности, его исключительному вкусу. Все лучшие портретисты наших дней позируют, кривляются и шикарят. Не меньше других — Уистлер, не меньше других Цорн, Бенар, Бланш, Зулоага, Лавери.

Другие теряют меру и, стараясь быть правдивыми, искренними, становятся грубыми и претенциозными. Серова „не собьешь“ ни в ту, ни в другую сторону. Его мера — настоящая, золотая мера, его вкус — настоящий вкус, тончайший и благороднейший из когда-либо бывших в истории искусств.

…И замечательнее всего при этом — сдержанность мастера, абсолютная его искренность, иногда доходящая до дерзости, но в большинстве случаев говорящая просто и красиво то, о чем стоит говорить…»[491]

Среди картин других русских художников выделялись вещи Бакста, Рериха, Петрова-Водкина, Грабаря[492].

На эту выставку я дала ряд цветных гравюр. Многие из них были приобретены Римским национальным музеем[493].

Среди картин других стран преобладал какой-то пестрый по качеству, как и у нас, подбор их. Рядом с выдающимися произведениями висели слабые вещи. Ни в одном павильоне не чувствовалось единой, руководящей мысли при его устройстве.

Очень рада была я, когда в английском павильоне увидела несколько акварелей Тернера, которого до того времени в оригиналах не видела[494].

Но больше всех на этой всемирной выставке меня поразил скульптор серб Иван Мештрович[495]. Его искусство потрясало до глубины души. Произведения его творчества давали впечатление величавости, даже лапидарности и предельной выразительности. Он по пафосу был близок к Микеланджело, но грубее, упрощеннее, зато и без барочности. По мастерству, по законченности Микеланджело выше, но по экспрессии, по силе идеи и по интенсивности чувств, владевших художником, Иван Мештрович не слабее, не ниже Микеланджело.

Печаль, угнетенность его родного народа, трагизм человеческой судьбы, глубина материнства ярко, проникновенно отражались в его произведениях. Чем-то сверхчеловеческим веяло от его образов.

Громадной вершиной возвышался Иван Мештрович не только над сербским искусством, но и вообще над всеми произведениями на этой грандиозной выставке.

В нем чувствовался гений.

Было особенно поразительно то, что вещи его совершенно не терялись, не умалялись на фоне «вечных», прекрасных произведений искусства.

7 мая мама уехала в Россию, а я переехала в пансион Санта Катарина. Пансион находился около самой виллы Боргезе, совсем близко от Порта Пинчиано, и мне это было удобно для работы.

Открывшаяся выставка привлекла в Рим много интересных, выдающихся людей. Дягилев привез русский балет. В нем тогда блистала очаровательная черноокая Тамара Платоновна Карсавина и ее партнер — неподражаемый артист Нижинский. Давались балеты «Павильон Армиды», «Шехеразада», «Карнавал» и «Клеопатра»[496].