Автобиографические записки.Том 3

Победно, высоко вздымали бананы свои ярко-зеленые листья. Точно огромные паруса, раскинулись они на солнце. Во рвах журчали ручейки. Изредка попадалась калитка среди проволочной ограды. От нее подымалась в тени густых деревьев обыкновенно каменная лестница. Но построек не было видно. Мне было немного жутко. Уж очень уединенно было на этом шоссе. Ни человека, ни повозки. Кроме пения и крика птиц и журчания капель воды, никакой шум не заглушал моих шагов. Присела на край водоема и заглянула в него. Оттуда выглянуло мое оживленное, веселое лицо, в широкой шляпе, с раскрасневшимися щеками.

Вечером А.Н. Грибов читал „Квадратуру круга“[119]. Пришли его слушать и Фаворские[120] и Ростовцевы. Ростовцев играл на скрипке, но мне грустно было его слушать. Долго не упражняясь, он технику утерял, фальшивил, но видно, что когда-то играл хорошо».

Дневник, от 19 августа 1929 года

«…Сегодня я не работала. Сидели с Сережей с книжками недалеко от дома, на склоне холма. Было чудесное небо с вуалями дождя над морем. Иногда ветерок приносил, нагоняя на нас, легкий дождь, и теплые, мелкие капли обдавали наши лица нежной лаской».

Дневник от 20 августа 1929 года

«…Утром делала акварель для Алексея Николаевича Грибова — скала, где он каждый день жарился на солнце.

Вечером я не работала. Вместе с Сережей на верхнем шоссе собирали образцы земли и глины. Все эти глины положили в ящик и отправили в Ленинград. Этот материал нужен был мужу для его научных исследований. Вечером Грибов читал „Универмаг“ — пьесу Валентина Катаева».

Дневник от 21 августа 1929 года

«…Ходили в Чакву. Я рисовала купающихся буйволов. Трудно было их рисовать. Это спокойное, грузное животное очень оживляется в воде.

Видно, как они наслаждаются в освежающей их влаге. Они плавают, ныряют, фыркают. Иногда совсем погружаются в воду, только огромные раздутые ноздри торчат из нее. Друг друга толкают лбами. Ложатся на бок, смешно мотая головой.

Чудный был день!

Вечером отправилась в горы и сделала новую акварель[121]. Вообще здесь акварель надо делать в один сеанс — настолько все меняется. Небо, освещение так непохожи на вчерашнее, что трудно продолжать начатую акварель. Я стараюсь начать и окончить сразу».

Дневник от 22 августа 1929 года

«…Утром был дивный свежий день!

Вечером делала в горах акварель. Неудачна. Не удалось передать то, что происходило перед глазами.

Облака, окрашенные вечерним солнцем, гуляли за горами. Горы темным силуэтом выделялись на их светлой золотисто-розовой окраске.

Световые пятна и пятна теней плыли по горам и ущельям. Редкие длинноногие на сваях постройки кое-где торчали на холмах. Темные перелески покрывали рвы. В одном из них, должно быть, горел костер, огня не было видно, но легкий дымок вился над ним, поднимаясь вверх и окутывая холмы.

На природе лежал отпечаток покоя и ласки.

И на душе было покойно.

Я медленно шла, останавливаясь и любуясь окружающим.

Уже чувствуется осень. Листья мимозы приняли удивительно красивые оттенки, начиная от серовато-зеленого, золотисто-ржавого и кончая темно-коричнево-малиновым цветом бархатистого тона. Дни становятся короче. Темнота вдруг спускается без сумерек.

Скоро мы уедем».

                         Ноябрь 1946 г.

VII. 1929–1932 годы

Годы 1929—1932-й были для меня довольно плодотворны, судя по количеству моих работ. Кроме альбомов Волги (46 акварельных набросков) и Военно-Грузинской дороги (59 карандашных рисунков, из них некоторые — подкрашены), о которых уже упоминала, я сделала 12 акварелей и 5 больших рисунков Аджаристана, 3 вида Казбека (один из них приобретен Третьяковской галереей), акварели и рисунки Тифлиса. Это было немало[122].

После возвращения с Кавказа, осенью и зимой, работала на улицах Ленинграда. Сделала акварели: «Фонтанка и Летний сад в инее» (приобретена Третьяковской галереей), «Инженерный замок и иней», «Барки. Вечер» (обе приобретены Русским музеем), натюрморт — «Шляпа, рояль, раскрытые ноты и роза на клавиатуре»[123]. Эта вещь у многих, видевших ее, вызывала интерес, и не раз спрашивали меня, что я хотела сказать, изображая эти предметы.

А я ничего не собиралась говорить. Просто увлеклась сочетанием глубоких и прозрачных черных пятен рояля с матовой поверхностью фетровой шляпы и шелковой пестротой шарфа. Ну а роза? Это дар автора. Кому или чему? Пусть каждый думает как хочет.

Делала акварели из окон Смольного на окружающие сады и виднеющуюся за ними Неву. Зарисовала разбираемую церковь Благовещения, что была на площади у моста Лейтенанта Шмидта. Она была нехороша по своим архитектурным формам, и мне было не жаль ее уничтожения. Еще сделала черную гравюру с сердитого манджура — «Джо»[124].