Автобиография

Однажды, одевая меня, она грубо меня дернула и оскорбительно со мной заговорила. Я сказала: «Я не хочу отвечать Вам от себя лично, ибо Вы не причиняете мне боли, но советую Вам не вести себя так в присутствии людей, которых бы это оскорбляло. Более того, так как я являюсь вашей хозяйкой, то в этом Бог действительно оскорблен Вами». Она оставила меня в этот момент, и, как безумная, побежала к моему мужу сказать, что не останется больше в этом доме, так как я дурно с ней обращаюсь. Она говорила, что я ненавижу ее в ответ на ту заботу, которую она проявляет к нему в его постоянных недомоганиях. А я якобы не желаю, чтобы она оказывала ему какие–либо услуги. Мой муж, будучи очень вспыльчивым, разгорячился, услышав эти слова. Я закончила одеваться сама. Поскольку она оставила меня, я не осмеливалась позвать другую девушку, ибо она бы не потерпела, чтобы кто–то другой приближался ко мне. Я увидела, что мой муж шел ко мне разъяренный, как лев, а он никогда ранее не был в таком гневе. Я подумала, что он может меня ударить, но ожидала удара спокойно, хотя он и угрожал мне поднятым костылем. Я думала, что он бросит меня на пол. Находясь в тесном единении с Богом, я перенесла бы это без страдания. У него было достаточно разума, чтобы не ударить меня, он понимал, насколько недостойно это бы выглядело. Но в своей ярости он бросил в меня костылем. Костыль упал рядом со мной, но меня не коснулся. Затем он высказался такими словами, как если бы говорил с уличной попрошайкой или самым ничтожным из творений. Я хранила глубокое молчание, будучи соединенной с Господом. В то же время вошла и девушка. При виде ее, его гнев удвоился. Я же держалась за Бога, как жертва, готовая вынести все, что Он допустит.

Мой муж приказал мне попросить у нее прощения, что я и сделала, тем самым успокоив его гнев.

После я пошла в свою комнату. Как только я в нее вошла, мой божественный Наставник побудил меня сделать девушке какой–нибудь подарок, чтобы вознаградить ее за то испытание, которое она мне причинила. Она была немного удивлена, но ее сердце было еще слишком ожесточенным, чтобы его можно было завоевать. Я часто так поступала, так как она нередко предоставляла мне подобные возможности. Она обладала большой ловкостью в уходе за больными. А мой муж, часто испытывая недомогания, не допустил бы никого другого ухаживать за ним. Он питал к ней большое расположение. Ей был присущ артистизм, и в его присутствии она проявляла ко мне сверхъестественное уважение. Но если в его отсутствие мне случалось ей сказать хотя бы слово, употребив большую мягкость, и она слышала шаги его приближения, она кричала изо всех сил, насколько она несчастна. Она вела себя как человек, оказавшийся в отчаянии, не говоря ему правду, ибо она, как и моя свекровь, была настроена против меня. То насилие, которое я совершала над своим гордым и живым характером, было настолько велико, что я не могла уже больше сдерживаться. Я была этим абсолютно истощена. Мне иногда казалось, что внутри меня что–то раскалывалось, и я часто заболевала от этой борьбы. Девушка не стыдилась высказывать, насколько она возмущена мною даже перед людьми из общества, которые приходили ко мне в гости. Если я молчала, она принималась оскорблять меня еще больше, говоря, что я ее презираю. Она кричала на меня и жаловалась всем.

Но все это способствовало увеличению моего уважения и ее собственного бесчестия. Моя репутация в том, что касалось моей внешней скромности, поклонения Богу и благотворительной деятельности, которой я занималась, была теперь настолько высока, что ничто не могло ее поколебать. Иногда она выбегала на улицу, выкрикивая против меня оскорбления. Однажды она восклицала: «Разве я не несчастнейшая из несчастных, что имею такую хозяйку?» Люди собрались вокруг нее, чтобы узнать, что я ей сделала, и, не зная что сказать, она отвечала, что я не говорила с ней целый день. Они возвратились к себе, смеясь, и говорили: «Тогда она не причинила тебе слишком много страдания».

Я поражаюсь слепоте многих духовников, и тому, как много правды они позволяют скрывать от себя кающимся грешникам. Духовник этой девушки принимал ее за святую. Он говорил это при мне. Я ничего не ответила, так как любовь не позволяла мне рассказывать о своих бедах. Мне следовало отдавать их все Богу, храня глубокое молчание.